– А чим же едять? Руками?
– Дви лозыны зрижуть, и от такыми палочкамы и едять.
– Та як же це? Пшоно палками?
– Зголодниешь – ухитришся.
– А если, к примеру, сало?
– Нема у ных сала. Ни разу не давалы.
– Да! То вже бида, то вже голод, – заключил Нестор. – Ну а в России як?
Омельян оглянулся по сторонам и понизил голос:
– В России, братка, кругом бунт. Революция называется. А особенно в Москви…
– Сидай на коня! – предложил Нестор.
– Та ни, я пеши! Привык уже!..
– Сидай! Про революцию лучше дома расскажешь. Все в подробностях!..
И они продолжили медленно брести по дороге: теперь уже Омельян на лошади, а Нестор – рядышком, пешком.
Кто опередил, какое радио донесло, неизвестно, но когда они свернули в переулок, навстречу им уже бежала Катерина, жена Омельяна. Подбежала, бросилась мужу на шею, запричитала:
– Ой, счастье яке! Дождалась! Вже й не вирыла, шо вернешься!.. – отпрянула, оглядела мужа, заголосила пуще прежнего: – Да шо ж оны з тобою исделалы! Де ж твои глазыньки, шо я так любила цилувать!..
– Ну, ладно, ладно! Не прычитай на всю вулыцю! – засмущался Омельян.
– Та як же! Взяли здорового, а возвернули калеку! Глазу-то нема!..
– Ну, нема! Ну й хрен с ным! – Омельян сердито полез в брючный карман, порылся в нем, извлек оттуда маленький тряпичный сверточек. Развернул. Протянул Катерине бронзовую медальку, прицепленную к полосатой ленте. – Ось вин мий глаз! Я с инператором його на цю медальку поминяв!..
И, войдя в дом, он не переставал говорить. Видно, хотел наговориться за все время долгого молчания:
– Я вам так скажу: Россия вся ходуном ходыть. Прямо с вагона выдно, як у панив имения горять…
В горнице, в отгороженном простыней закутке, Омельян мылся. А Катерина сновала по хате: доставала из скрыни то мужское исподнее, то рубаху, то штаны и со всем этим суетливо скрывалась за простыней.
Омельян то поднимал над простыней намыленную голову, то снова скрывался – и тогда было слышно, как льется вода. И при этом продолжал непрерывно рассказывать.
А слушателей все прибывало. Пришли друзья Нестора, чинно расселись на лавках. Потом появились запыхавшиеся братья Савва, Карпо и Григорий. Коротко поздоровались и тоже затихли, слушая Омельяна.
– Козакы кругом скачуть. На станциях повно жандармив… В поезди люди говорылы, вроде як рабочи фабрики и заводы забирають, а селяны землю панську делять. И называется це спроприяция. Городовых вбивають. Багатеев тож. Шо творыться, шо творыться!.. Один матрос россказував, будто в Москви генерал-губернатора, дядьку самого инператора, бонбой вбылы.
– Дядьку императора? – не сдержал удивления Федос. – А у нас нияких слухов. У нас тут тыхо, як в гробу. У нас…
– Не перебывай! – остановил приятеля Нестор. – Ты слухай!.. А скажи, братуня, де ж рабочи, к примеру, ружжа взялы? Чи