Валтасаров пир. Роксана Гедеон

У моего ребенка на ферме Пьомбино было все необходимое – и молоко, и уход, и ласка… да и само место это было очаровательное. Дом был невелик, но очень уютен и обжит, потому что прежде в нем располагалась гостиница миссии (над входом до сих пор сохранился барельеф в виде солнца со множеством лучей и с латинской надписью «Ad majorem Dei gloriam» – «К вящей славе Божией»), и Антонио не пришлось вносить в расположение комнат никаких изменений. Построенный из темного местного камня, дом был украшен водопадами цветущей глицинии, покрывавшей его стены так густо, что, собственно, их почти не было видно; сквозь фиолетовую массу ее цветов проглядывали малиновые огоньки герани, которая росла в горшках на подоконниках. Над печной трубой вился дым, а из кухни доносились запахи лепешек из маниоки и жареной козлятины – готовилась еда для прислуги.

      – Время обеда, мадам, – многозначительно сказала Жасмина. – Да и фрукты пора отправить на конфитюр. Гуявы уже пустили сок.

      – Я побуду с ребенком, – подхватила я ее мысль. – Ступай, он уже утолил голод.

      Мне не удавалось избавиться от легкого чувства ревности к этой темнокожей женщине. Я с удовольствием забрала у нее сына, прижала к груди, нежно покачала, осыпая десятками поцелуев маленькое личико.

      – Мой принц! Мой Жанно! Как же это удивительно – тебя не было, и вот ты есть, мой родной!

      Малыш заливался смехом, хватал ручонками меня за разметавшиеся пряди волос. Я собиралась погулять с ним в саду и оглянулась в поисках бутылочки с водой, которую должна была где-то оставить Жасмина. В этот момент Антонио влетел во двор поместья на взмыленной лошади.

      – Приветствую, Ритта! Я вернулся. Что до Луиджи, то его из Сен-Пьера нелегко вытащить!

      Мои братья часто ездили в столицу острова, навещали там некую молодую вдову де Пикуаньи. Она держала игорный салон и, похоже, зарабатывала этим; Луиджи пропадал у нее постоянно.

      – Наш братец теряет из-за этой дамочки голову, – сказал Антонио, привязывая лошадь у коновязи. Конь жадно пил. Из дома показалась Селина, поспешила принести взмокшему и взъерошенному хозяину кувшин воды и полотенце.

      – Наш Луиджи? – переспросила я. – Не думаю. Он так хорош собой, что терять голову должна она.

      Антонио долго умывался, фыркая, смеясь и заигрывая с Селиной, потом, ущипнув ее за локоть, подошел ко мне. В ту зиму ему было тридцать лет. Худощавый, высокий, он не был красив, но его живое лицо с характерным угрюмо-задиристым выражением было своеобразно. Из-за оспин, обезобразивших его внешность, он уже мало походил на прежнего Антонио (я помнила его совсем не таким), но, в сущности, это был все тот же тосканский лаццарони, немного разбогатевший и из-за возраста ставший чуть спокойнее. В нем по-прежнему было нечто притягательное, что в детстве заставляло меня и побаиваться его, и одновременно восхищаться им.

      – Пойдем в сад, сестра. Пусть обед нам принесут туда. А твой Жанно… постой, не отдавай его няньке. Можно взять его с собой. Расстелим покрывало на траве, он с удовольствием поползает.

      Я