Вышел Трентиньянов от старого чиновника совершенно ошеломленным, но, пока дошел до дома, успокоился, собрался с мыслями и решил, что резон в словах Двоепольского, пожалуй, есть и, что все равно ничего больше не остается – надо лезть в чертов подвал.
Измазанный и поцарапанный, весь в пыли и паутине, Трентиньянов обвел исступленным взором очередной «каземат» вслед за лучом фонаря и тут же увидел в углу громадный, окованный позеленевшей медью сундук.
Позади были пять часов блужданий по каменному лабиринту среди остатков канцелярской мебели, поржавевших остовов пишущих машинок, обломков стендов соцсоревнований и Досок почета, а также монбланов и эверестов прочего застарелого хлама эпохи развитого социализма, и не только ее.
Предусмотрительный Вениамин Александрович захватил с собой уголь и мел, чтобы помечать дорогу, и заблудиться не боялся, тем более что обладал хорошей зрительной памятью и чувством ориентации.
Подвал, однако, своей грандиозностью превосходил всякое воображение. Чего здесь только не было! В одном из помещений Вениамин Александрович, к примеру, наткнулся на деревянную вешалку с висящим на ней самым что ни на есть настоящим эсэсовским плащом и эсэсовской же фуражкой, а в другом углу ему померещился мумифицированный труп какого-то мужчины в солдатских обмотках и буденовке, но он быстро отвел фонарик в сторону и шмыгнул в ближайшую дверь; и на исходе четвертого часа путешествия, когда Трентиньянов находился уже на третьем (если считать сверху) его этаже, ему показалось, что он блуждает здесь если и не всю жизнь, то уж оставшуюся ее часть будет блуждать точно.
Черта лысого я здесь найду, с тоской думал Вениамин Александрович, проваливаясь ногой в трухлявые остатки дээспэшного стола семидесятых годов двадцатого века и тут же пребольно ударяясь коленкой об дубовую целехонькую конторку времен Александра Первого. Собственно, то, что хорошая, сработанная из настоящей древесины, а не из прессованных с клеем опилок мебель здесь действительно прекрасно сохранилась, и толкало Вениамина Александровича на дальнейшие поиски, а когда он обнаружил помещение с мебелью, явно сделанной раньше девятнадцатого века и в одном из ящиков нашел замечательно сохранившиеся бумаги, исписанные чьим-то изящным, безукоризненным почерком, его сердце забилось сильнее, и он ощутил в себе тот азарт, который хорошо знаком археологам, исследователям, а также неугомонным искателям старинных кладов.
Трентиньянова, разумеется,