одноотрядника в комнату, в которой стоял гроб с телом. Увидев гроб, мы тоже стали рыдать, рыдал и я, но больше от антуража, чем от жалости. Несмотря на атмосферу всеобщего горя, три вещи я запомнил надолго. Во-первых, духоту в комнате. На улице было жарко, а в комнате – невыносимо жарко. Во-вторых, запах. Его я сразу почувствовал, он напоминал запах, исходящий от мертвой собаки, но имел более сладковатые нотки. Неудивительно: при дикой жаре процессы разложения происходят очень быстро, а хоронить принято на третий день, так что тело пролежало в такой температуре довольно долго. Сейчас я понимаю: скорее всего, труп тогда не бальзамировали. Бальзамация на дому, тем более на селе, в те времена не проводилась – да и некому было это делать. Кстати, тогда я выяснил и потом неоднократно убеждался в том, что гнилой труп животного и гнилой труп человека пахнут совершенно по-разному. Третье, что мне запомнилось, – это то, что ноздри покойника были забиты белой ватой. Она торчала из носа и бросалась в глаза. Потом, уже после похорон, я спросил отца, для чего это, и он мне объяснил, что при такой жаре из естественных отверстий может вытекать гнилостная жидкость, и это не прибавит, конечно, положительных эмоций окружающим. Меня удивил, наверное, даже не сам факт наличия ваты в носу, а то, насколько грубо это было сделано. На кладбище нас, к счастью, не повезли, но и того, что мы увидели, хватило для легкой психотравмы у нескольких детей. Уже потом, работая экспертом, я научился бальзамировать трупы разными способами так, чтобы тело сохранялось и не пахло, несмотря ни на какую жару.
Во второй раз я близко столкнулся с покойником, когда на автомобиле разбился руководитель нашего спортивного клуба…»
«Вы занимались спортом?» – спросил я, находясь под впечатлением от рассказа эксперта. «Почему я так разволновался?» – подумал я. Надо заметить, что во время всего разговора мне казалось, будто что-то мешает нам общаться. Хотя говорил в основном он, мне постоянно чудился какой-то фоновый шум, состоящий из приглушенных разговоров, бряканий, стуков, иногда смеха. «Однако, надо больше отдыхать, иначе совсем кукушку снесет».
«А как же, – улыбнулся доктор, – несколько лет занимался самбо, ну и еще несколькими видами спорта, по мелочи. Так вот, зимой, в феврале, в условиях плохой видимости, «Москвич», в котором находились наш руководитель и воспитанник нашего клуба, попал в повороте под ГАЗ-66. В последний момент шеф успел закрыть собой паренька, тот получил много повреждений, но выжил, а руководитель погиб. Горе было неописуемое. Тогда, кстати, я прошел все те стадии, которые переживает человек, узнавший о смерти близкого: неверие, отрицание, смирение. Когда мне сообщили новость, я находился в школе и вначале не поверил, даже не пошел сразу в наш спортивный клуб. Лишь через час я добрался до клуба, где собрались уже почти все ребята, точно так же не верившие в гибель шефа. Потом привезли искореженный «Москвич», и беда стала очевидной. Вскрытие проводилось в областном городе, который располагался
