В Европе сложилось три главных тракта пролета птиц осенью на юг. Первый – вдоль Каспийского моря, второй – вдоль Манычи и Азовского моря и третий – вдоль Дуная.
До пролета уток на юг на определенных местах лимана всегда сидела такая масса уток, что издали казалось, что это грязная отмель, остров. Но птица эта сидела на недосягаемом расстоянии от берега. Мы подъезжали к лиману, оставляли лошадь у дороги, прятались в разных местах в камыш и ждали. После выстрела кого-либо из охотников вся эта туча птиц поднималась и начинала разлетаться, иногда налетая на охотников. Но бывали случаи, когда мы еще не успели распрячь лошадь и спрятаться, налетала утка, по ней стреляли, утки с лимана взлетали, и был такой шум от крыльев птиц, что голос человеческий не был слышен, надо было кричать во все горло.
Однажды два дяди, Николай Львович и Федор Николаевич, оба замечательные стрелки, шли по камышу в 30 шагах друг от друга и стреляли вылетавших от них уток. Но вот между ними вылетел гусь. Оба одновременно выстрелили. Гусь упал убитый. Кто убил? Один говорит «я», другой говорит – «нет я». «Я уверен, что я не промахнулся». – «Да ты каким номером стрелял?» – «Четвертым». – «А я первым». Здесь же разрезали гуся и нашли много дробинок первого номера и много дробинок четвертого номера. В волнении не сообразили, что оба попали в гуся, оба убили. И ведь гусь все равно шел в одну и ту же кухню.
Раз ехали они шляхом в экипаже. Параллельно их дороге, шагах в сотне от них, ехал верхом калмык с трубкой во рту и дремал. Федор Николаевич говорит: «Я выбью у него трубку изо рта». – «Ты с ума сошел. Не дай бог дрогнет рука – убьешь человека». – «Не дрогнет». – «Перестань, не надо». А с ними была магазинка, так звали нарезное ружье, бьющее пулей на версту. Остановили экипаж. Федор Николаевич, не слезая с экипажа, выстрелил, и разбитая трубка вылетела изо рта калмыка. Калмык вздрогнул и карьером подскочил к экипажу с претензией: «Новый трубка, только купил, 20 копеек, теперь трубка парпал». Ему дали рубль и сказали: «Купи пять трубок». Калмык был очень рад, благодарил и не подумал, какой опасности он подвергался, и не возмущался поступком господ.
В конце августа 1900 года я приехал в Каменскую станицу, где с отъезжающими в полк молодыми казаками должны были отправиться в Петербург две мои строевые лошади – Маркиз и Помпей. Мне надо было назначить казака, который в пути и кормил бы моих лошадей, и смотрел бы за ними. Просил я и начальника эшелона сотника Сидорова45 присмотреть в пути за лошадьми.
Остановился я в Каменской станице у своего дяди, отставного полковника Балабина. У него в доме жил ручной ворон, который иногда вылетал из дома и всегда возвращался. За обедом он всегда старался лезть на стол и его всегда гнали со словами «Пошел вон, дурак», и ворон хорошо усвоил это ругательство. У нас на Дону, как и везде на юге, если корова отделяется от стада, ей кричат: «Куда?» Ворон и это слово хорошо усвоил, так как и утром и вечером ежедневно мимо дома прогоняли коров. К дяде