Во имя отца и сына. Виктор Заярский

не говори, а казачки ети, наши станишнаи, народец скуповатый и прижимистый. Вон, посмотри на тово казака, каторый поднял кверху сваю ограмаднаю бадью. Она, кажись, у няво до краев наполнена, небось казенной водочкой, а не самогонкой, как у нас стобою. И не боится ж, стерва, етот лихой казак, что у яво рука можить отвалиться от такой тяжести. А нам с тобою, хозяева етого сбору казаков, как я видю, пожадничали и подсунули манюпусенькие черепушечки. А, как ты, Димитрий, думаишь и сщытаешь, ета не будить обидно, такому уважаемому у станице человеку, как я? – спросил Афоня и, после сказанных слов, заглянул в свою кружку, которая, каким – то, непонятным для него образом, невидя уже успела опустеть, поэтому он небрежно отодвинул ее, как ненужную, от себя подальше.

      Дмитрий Игнатьевич внимательно повертел пред глазами свою кружку, осмотрел ее, а заодно и ту кружку у казака, на которую указал возмущенный Афоня и никакой разницы между ними не обнаружил. После такого заключения он косо, с закипевшим возмущением в душе, посмотрел на Афоню, приударил кулаком по крышке стола и строго его спросил:

      – Ты, гостечек дорогой, и усеми уважаемый в нашей станице кацап, ты ишшо помнишь, каким ветром тибя сюды занесло и как ты за етот стол попал? Ты, чиво кочевряжишься. Ты, чиво, сукин сын, выкондрючиваться и привередничить ишшо вздумал? Ты, благодари Господа бога, што тибе в шею отседова сразу не выпроводили!

      Афоня глянул на своего разгневанного компаньона испуганными и крайне удивленными глазами и сказал в свое оправдание:

      – Тю, на тибе, Димитрий, за то, што спрашиваешь мине о таких пустяках. Ну, раз спрашиваешь, то поясняю, што пришел я сюды невзначай, штоба ты знал. Глянул на твой стол, заваленый усякой дребеденью, окромя тибя больше никого не обнаружил. Тольки тады я и решил присесть рядышком с тобою, как с хорошим человеком. Дай, думаю, трохи подкреплюся, а заодно и погутарю с вумным казаком о нашей чижолой жизни. А ежели чуток выпью и трохи пожую пищы, то ета уся казачия гоп-компания нискольки не обидняить. Теперича, Димитрий, я надеюся, што ты миня понял, што я здеся очутился совсем случайно. Так, што, дажить и не сумлевайся!

      Дмитрий Игнатьевич перемолчал потому, что в это время думал о своих житейских проблемах, и больше всего о скандале, который ему, перед отходом сюда, закатила его ревнивая женушка.

      Афоня, глядя на него, как – будто понял его горе, поэтому поторопился его успокоить и сказал:

      – А ежели я тибе, мил казак, трохи поднадоел, то я счас ишшо чуточек выпью, а потом молча откланююсь и на своих рогах, потихонечку смоюся, к такой матери, штоба не мяшать тибе одному играть в молчанку.

      Дмитрий Игнатьевич пожалел Афоню и пока не стал его силком выпроваживать.

      – Хоть и кацап, – подумал он, – но все ж таки человек, а кажному из нас, всегда выпить хочется на шаромак!

      После такого обращения он, как человек жалостливый и заботливый, покряхтывая, нагнулся, заглянул под стол и, обращаясь к Афоне, сказал:

      – Слухай, кацап, – и, проявляя свои гуманные чувства, продолжил свою прерванную мысль, – Вот я глядю на тибя, и ломаю сибе голову