Согнет мою прямую спину.
Не наблюдаю из угла,
Как новостей струятся нити.
Вкрапляю добрые дела
В бегущую строку событий.
Под поцелуи подлецов
Не подставляю в страсти шею.
Враньем не пачкаю лицо.
Но главное, что я умею —
Носить потертое пальто
С апломбом итальянской дивы
И благодарной быть за то,
Что все, кто мне так дорог,
Живы.
Дороги
Дождливый август шестьдесят второго.
В вагоне тряском сумрачно и тесно.
Смятенный Бродский едет в Комарово
К одной известной русской поэтессе.
За окнами раскинулась облога.
Мелькает над поверхностью тетради
Графитный карандаш. Еще немного
И он напишет на бумажной глади:
«Мои слова, я думаю, умрут…»
Бегут минуты, поезда бегут.
Начало двадцать первого столетья.
Я на год старше, чем тогда Иосиф.
Я в электричке. Через две на третьей
Мне выходить, а дальше – брат подбросит.
Я «Римские элегии» читаю,
Вложив билетик меж страниц потертых,
И не смотрю, как мимо пролетают
Мосты, развязки и аэропорты.
Вернусь ли я сюда? Не знаю даже…
Бегут года, меняются пейзажи.
Закрыв глаза, я новый город вижу,
Стекло и сталь сплетающий в высотки.
Сквозь этот город монорельсы движут
Людей потоки, социума соки.
И в отблеске защитного экрана
Мне чудится знакомый женский профиль:
Густая челка, нос с горбинкой… Анна?
Она кивает мне, пригубив кофе.
Я просыпаюсь. Станция «Пороги».
Бегут века, уходят вдаль дороги.
Дождь и снег
Миллионы людей отживших,
Отсмеявшихся, отлюбивших,
Чьи могилы с крестом и без,
Молча смотрят на нас с небес.
Кто-то счастлив был, кто-то – нет,
Кто-то умер в расцвете лет —
Кто-то глуп был, кто-то – умен…
Я не знаю ни их имен,
Ни заслуг их, ни тайн, ни драм —
Как, наверное, грустно там,
Если здесь, где остался дом,
И не слышали ни о ком…
Может, кто-то из этих бывших,
Недоживших, недолюбивших,
Посылает нам дождь и снег,
Чтобы мы посмотрели вверх?
Зима в деревне
Зима в деревне дивно хороша!
С утра из дома выйдешь на крыльцо
И чувствуешь, как, свежестью дыша,
Морозец щиплет уши и лицо.
И до того безбрежна неба синь,
Что кажется, повыше заберись,
Как крылья, руки в стороны раскинь —
И птицей взмоешь в солнечную высь!
До самых крыш сугробов намело,
Кругом белым-бело, куда ни глянь.
Оконное