– Так.
– В Питере она пропадает.
– Как?! – неторопливо удивился Платон Легран. – Совсем?! Испаряется? Дематериализуется?
– Не перебивай меня. – Лёка дернула плечом. – Никто не знает, как она пропадает. Но если она пропадает… криминально, это дело милиции.
– Безусловно.
– Но пока до милиции не дошло, мне хотелось бы ее найти.
– Зачем?
– Меня шеф попросил, – почти не соврала Лёка, – Андрей Владимирович.
– Спятил твой Андрей Владимирович.
– Платон!
– Чего?
– Вчера мне удалось выяснить, что она приехала сюда, в «Англию», сломала ноготь, подняла бузу, почему-то отказалась идти на маникюр к здешней маникюрше, а потребовала, чтобы ее записали в салон красоты… в городе. А потом – фьють! Выехала из отеля. С тех пор ее никто не видел, и на связь она не выходит.
– То есть сколько она здесь пробыла?
– Говорят, часа три, а потом все.
Платон Легран немного подумал.
– А отель у нее на какой срок забронирован?
– На две ночи и три дня.
Он еще подумал.
– Знаешь, Лёка, – произнес он задумчиво и потянул из пачки сигарету, – я бы так сказал: если ее не увезли силой…
– Нет, сама уехала!
Он не обратил на нее никакого внимания.
– …если не силой, значит, у нее была какая-то веская причина уехать. – Он покрутил рукой с зажатой в пальцах сигаретой. – Ну, я не знаю! Романтическое свидание, понимаешь? Она же не так чтобы принцесса датская, то и дело посещающая пятизвездочные отели! Вот ты бы отсюда по своей воле выехала до срока? Если у тебя здесь все оплачено?
– Пожалуй, нет, – сказала Лёка задумчиво. – Пожалуй, ты прав.
– И поэтому она на маникюр здесь не согласилась. У нее было назначено свидание, и она не могла опоздать. Маникюр, как я понимаю, мог ее задержать. Очевидно, она ждала какого-то звонка, дождалась и уехала. Уж куда уехала – на маникюр, или, может, в загс, или еще куда, – это установить сложно.
– Но можно?
– Лёка, ты серьезно?
– Я совершенно серьезно, Платон!
– И поэтому этот начальник службы безопасности с тобой прилетел? Чтобы провести частное расследование?
И Лёка опять соврала.
То есть не то чтобы соврала, но и всю правду не сказала.
Но если бы этот вопрос Платон Легран задал ей вчера, она совершенно иначе ответила бы.
Она сказала бы все наоборот.
Но он задал ей этот вопрос сегодня, как раз когда танцовщица, кружившаяся в центре зеркального озера на фоне голубого картонного замка, вдруг поняла, что кружиться больше не в состоянии. Что от кружения у нее болит голова, ноги ужасно устали и в глазах рябит.
Даже запах дорогого одеколона не проясняет сознание, а поцелуй в неопределенное место между щекой и губами, в точку «икс», кажется оскорбительным глумлением над ее женской сущностью и всеми ожиданиями.
А может, сущность