– Сейчас, вообще-то, и свои тоже деньги берут, – пыталась возразить аспирантка.
– Безобразие! Очереди на регистрацию по три месяца, – не слушая её, долдонил Баранов. – Расстрелять всех на стадионе – как в Китае! Из пушки – как в Корее! Крокодилам в зоопарке скормить – как в Кампучии! Представляешь, люди в пять утра очередь занимают и на приём не могут попасть! А если прорвутся, их всё равно завернут: бумажка неправильная, подпись не та, согласований нет, ещё чего-нибудь придумают – замотают! Мордуют людей. И всё для того, чтобы взятки платили! Вымогают внаглую! Некоторые годами пороги обивают. У них уже и все правильные бумажки просрочены, по новой надо начинать. Издеваются над народом. Лаврентия Палыча на них нет! Иосифа Висса… ссарионыча! – с трудом выговорил он. – Раньше бы начальника к стенке, а всю эту шушеру регистраторскую – в лагеря! Золото для страны добывать, каналы рыть! Бездельники, взяточники! Они ж по всей стране специально эти очереди создают, чтоб с народа деньги драть… Но мне этот хмырь Шапкин за тарелку супа всё провернёт. Лохом был, лохом и остался. Мы его в институте Шляпой звали. Весь курс с него скатывал только так. Головной убор! – в голос расхохотался он. – Старался, ночи напролёт перед экзаменами за конспектами просиживал, уставал, круги под глазами в пол лица, ему стипендия позарез нужна была, жить на что-то надо было – бедный студент. Но башка – дом Советов, всё знал! А мы с девчонками гуляли. И кто он сейчас? Лох. А я – профессор. А ведь еле-еле с курса на курс переползал… Шляпа он… свой… – совсем уже отключаясь, продолжал по своей педагогической привычке, бубнить без умолку профессор. – По дружбе обтяпает… Принеси-ка ещё коньячку, – надеясь хоть как-то взбодриться, попросил он.
Когда Жанна прикатила из кухни тележку с бутылкой и фруктами, её научный руководитель, завалившись на бок, уже мирно сопел. Ученица закинула его ноги на диван и подложила под щёку подушечку, чтобы наставнику было удобней почивать. И если это было заботой, так только о том, чтобы он бы не проснулся до утра и не приставал со своими ласками.
– Дурак ты, – наливая себе коньяку, объяснила она жалобно пискнувшему во сне педагогу, видимо снилась тому очередь в регистрацию или людоеды крокодилы в Кампучии. – Свой! Сейчас со своих ещё больше берут. Чужого-то как объегорить? К нему ещё и подъехать надо. А свой – вот он, тут. И доверяет тебе. Кого ж ещё обманывать? Только своих… Ну, а сам-то ты с кого три шкуры дерёшь? Со своих! – вдруг ни с того ни с сего, разъярилась, шёпотом, однако же, отставная гимнастка-художница. – Со своих учеников, со студентов! Кого обманываешь? Тоже своих, домашних! У них отнимаешь – время, деньги, заботу! У своих! И мне, чужой, преподносишь. Люблю-ю, – сложив губы трубочкой, передразнила она учителя. – На хрена мне твоя любовь? Старый, жирный ублюдок! Мне диссертация нужна. Ну и… жильё… – Она