Ценность искусства вообще часто меняется. Например, глава «Евгения Онегина» стоила 5 рублей, наверное, в наши дни, не менее 5 тысяч рублей за тонкую тетрадь. Мы можем позволить заплатить столько за выступление виртуоза в театре, опере или на концерте, за разовое удовольствие в музыкальном или театральном собрании. Но мы никогда не заплатим столько за книгу. Иначе говоря, во времена Пушкина литература стояла ближе к опере или театру, как дорогое удовольствие, при этом находящееся в центре общественного внимания: как и сейчас спектакль, который посетило 200 человек по числу мест в зале, может обсуждать полстраны. А вот литература сегодня если и обсуждается широко, то совсем иначе, и книга заведомо стоит дешевле театрального билета, если это не дорогое подарочное издание.
Греческое слово τέχνη, которое мы знаем в форме «техника» (по-гречески это было бы «технике техне», искусственное искусство или техничная техника), буквально означает «готовка», изготовление готовой к употреблению вещи. Поэтому для Аристотеля кулинарное искусство, бесспорно, образцовое искусство – в нем осуществляется цель искусства, «подражание природе», умение делать столь же годные и приятные вещи, какие делает природа. Наливное яблоко и искусное творение повара соперничают за наш вкус, это и есть тот самый «мимесис», «подражание природе»: вовсе не воспроизведение природных объектов (понятия «объект» классическая философия не знала, там это слово означало помеху или проблему, а наш «объект» был «вещью» или «субъектом»), а создание тех же эффектов, которые создает природа. Поварская модель любого искусства сохранилась в понятии «вкус», разработанном уже в новой Европе – идеальные зрение и слух могут быть от природы, тогда как вкус и отчасти осязание и обоняние требуют воспитания.
Другим важнейшим искусством для Аристотеля было мореходство: искусный лоцман знает, где его подстерегают опасности, и умеет провести корабль через бури и скалы, руководствуясь, как бы мы сказали, «опытом и интуицией». Но слова «интуиция» тогда не было, и скорее, искусством здесь была сама возможность спастись, при неотменимости риска. Даже самый опытный мореход может посадить судно на мель; и этим античное понятие опыта отличается от нашего представления об опыте как доказательстве в науке или, наоборот, об опыте как пробах и ошибках в быту: скорее, опыт – умение отнестись к спасению, а искусство – воспитание этого умения.
При этом сразу нужно оговорить, что поэзия (то, что мы называем «творчеством» или «сотворением») к искусству в этом смысле не относилась: так, Аристотель не говорит, что трагедия подражает природе, но что она «подражает