Мы остановились и вышли из автомобиля. Мне было любопытно. Я подошел к могилам и стал рассматривать даты. Двухтысячные, девяностые, восьмидесятые, но увидел и более раннюю – тысяча девятьсот пятьдесят третий. Изучаю таблички с полустертыми именами, годами рождения и смерти; на некоторых вообще ничего нельзя разобрать. Они ни о чем мне не говорят.
– Что-то я не вижу более ранних захоронений, – произношу я вслух.
В интернете я прочитал, что этот хутор был основан в 1910 году.
– Вон, посмотри, старинные кресты, и еще один, – говорит Инга.
Два мощных почерневших креста из деревянного бруса резко отличаются от окружающих надгробий, несмотря на то, что время их не пощадило – они прогнили, и недалек тот день, когда эти кресты превратятся в щепки, как тот, что я заметил неподалеку. На крестах были вырезаны надписи. Их сложно было прочитать, однако при желании все же разобрать можно. Но, собственно говоря, зачем они мне? Какая мне разница, как звали тех, кто покоится под ними, мужчины это или женщины? Чуть в сторонке стоял еще один такой же крест, уже наклонившийся к земле.
– Самые старые могилы – вон те бугорки, – поясняет Инга, показывая туда, где вовсю разрослись колючие кусты и деревья, почти полностью уничтожив следы захоронений.
Прогулки по кладбищу никогда мне не нравились, и я спешу покинуть это место.
– Где же сам заброшенный хутор?
– Пошли, сейчас покажу.
Мы выходим из рощи-кладбища. Инга ведет меня по полю, показывает рукой вдаль:
– Видишь, там овраг, по-местному балка? Хутор находился перед ним. Сейчас вместо него распаханное поле.
Я понимаю, что смотреть там не на что, но иду вслед за Ингой, шагающей в том направлении. Идти довольно далеко, с полкилометра, по убранному полю – видимо, здесь рос подсолнечник. Прогулка малоприятная. Я замечаю, что мои туфли и брюки испачканы пылью и грязью. Знал бы я, что мне предстоит такое путешествие, надел бы что-нибудь попроще.
Дойдя до оврага, местами поросшего деревьями и кустами, мы спускаемся вниз.
– А ты не знаешь, когда этот хутор покинули люди?
– Костя рассказывал, что массовый исход был в конце пятидесятых, в 1959 году там уже никого не осталось.
Я прислушиваюсь к своему внутреннему состоянию – ничего необычного, как и в окружающей природе.
А что я ожидал почувствовать? Головокружение, тошноту? В том-то и дело, что за обыденностью может скрываться нечто аномальное. Взять хотя бы Лысую гору в Киеве. Там тоже не замечаешь ничего особенного, пока не почувствуешь ее, и тебя снова и снова будет туда тянуть. Я взглянул на часы – вроде бы идут как обычно. Но для того, чтобы быть в этом уверенным, надо свериться с другими часами, находящимися вне этой зоны.
«Зона» в самом деле звучит проще, чем «заброшенный хутор» или «треугольник».
Мы спускаемся в овраг. И тут тоже нет ничего необычного: редкие деревья, среди которых попадаются фруктовые, много свободного