Федор почти расслабился, но, посмотрев на друга, снова нахмурился. Петр собирался что-то сказать, очевидно неприятное и долго им продумываемое. Это было видно по его оцепеневшему лицу и задумчивому взгляду. Богомолов, считая свои советы единственно верными, редко мог удержать такое золото в себе и, каждый раз поясняя, что «никто тебе больше не скажет, кроме меня» (и это была правда), всегда умел сказать гадость.
– Прости, сейчас скажу, может быть, неприятное, – произнес наконец Петр и попросил Анну выйти из-за стола на время мужского разговора.
Анна молча вышла из кафе-пекарни и встала снаружи стеклянной двери.
– Пойми, никто тебе больше не скажет, кроме меня! – продолжал Петр, глядя на Федора пристальным взглядом. – Вот ты все жалуешься, что тебе не дают воспитывать сына. Что сын твой толстый и неспортивный. Что школа у него плохая. Что сын твой перестал мечтать. И все ноешь и ноешь. Ноешь и ноешь. Ноешь и ноешь. Как баба! Так я тебе скажу, Федор, ты тряпка. Ты тряпка, тряпка и еще раз тряпка. Правильно же я сказал?
– Как всегда в точку! – с сарказмом ответил Федор. – И как я раньше жил без твоих советов? Ты, как моя теща, всегда, всегда и еще раз всегда прав!
Богомолов убийственно глядел ему в глаза, только уголки губ его насмешливо поднимались и опускались. Федор, улыбаясь, встал и подтянул брюки. Петр, проверив, не осталось ли что на стуле, тоже встал. Обходя столики, они направились к стеклянным дверям и вышли на улицу.
От клубящихся туч, закрывших небо, советская застройка, широкая дорога, машины, тротуар, люди, собаки, деревья как будто посинели. Петр закурил яйцеобразную трубку из сицилийского бриара и подошел к «гелендвагену». Федор прищурил глаза от налетевшего влажного ветра. Они пожали руки, готовясь разойтись, но Федор удержал руку Богомолова в своей:
– Петя, боюсь показаться слишком прогрессивным для тебя, но мы живем в мире лицензий, виз, сертификатов, удостоверений, формуляров, регламентов и правил, я уж молчу про законы, – сказал он. – Чтобы не погибнуть, мы должны соблюдать правила, общественный договор, называй как хочешь. Семейный кодекс предписывает мне решать вопросы воспитания совместно с женой. Ты говоришь, я тряпка? Я законопослушный гражданин. Я сын цивилизации, а ты обезьяна с гранатой.
– Все не так, Федя! – крикнул Петр, попытавшись выпустить руку, но Федор, улыбаясь, не расцепил рукопожатия. – Мужчина – разрушитель правил. Мужчина – мировая воля, что живет по своим правилам, сметает преграды, убивает врагов и терпит любую боль. Мужчина верит только себе и делает все сам. Вот что есть мужчина. Боюсь показаться слишком прогрессивным для тебя, но в твоем общественном договоре тебе семь лет морочат голову и лишают голоса. Позволь сделать предсказание: тебе не дадут сына на велоспорт. Вот что такое правила. Ты все равно придешь ко мне, дружище, и чем раньше ты это сделаешь, тем раньше сбудутся твои мечты.
Федор взглянул