Потолкавшись у гардеробной, мы сдали свои куртки на хранение, облачились в белые халаты и помчались на второй этаж. До восьми оставалась лишь пара беспощадных минут.
Коллоквиум минул несказанно быстро и для нашей группы довольно удачно. Далее следовали три лекции по сорок пять минут каждая, и, наконец, ― вожделенная свобода пятничного пополудни.
Дальше всё, как обычно: сначала толкучка у гардеробной, потом ― у зеркала, затем долгожданный выход на улицу. Март месяц не радовал теплом, и сугробы не спешили покидать городских обочин, но настроение всё равно уже было не зимним ― воздух был другим. Его напитывало трепетное, волнительное ожидание. Ожидание конца холодной белоснежной сказки, ожидание прихода непостоянной, безрассудной весны, полной тревог и глупых, неоправданных надежд. Я брела к автобусной остановке, ёжась от студёного ветра и воображая, будто бы в его дыхании уже появились вешние ноты. Грядущее полнолуние напоминало о себе странной, неминуемой тоской.
Автобус приехал с сильным опозданием и битком набитый. Всю дорогу я мечтала поскорее отлепиться от чьей-то обширной спины и выйти на свежий воздух, а лишь только вышла ― озябла, и, стуча зубами, побежала поскорее к дому.
Родимая пятиэтажка встретила привычным, многолетне-стабильным запахом нашего подъезда, второго слева. Я опрометью взбежала на третий этаж, торопясь, дабы волосы и одежда не успели пропитаться этой сверхсложной смесью табака и чего-то жареного, отперла дверь. Был тот редкий день, когда мама (медсестра, работающая на полторы ставки) находилась не на дежурстве.
– Миласик мой пришёл! ― заворковала она. ― Замёрзла?
– Нет, ― соврала я, ― на улице уже потеплело.
Я с наслаждением повела носом ― мама приготовила что-то явно вкусное.
– Разувайся и мой руки! ― угадала она мои мысли. ― Будем обедать!
День мог бы стать прекрасным. То есть, он действительно был очень хорош: после обеда мы с мамой проболтали целых два часа кряду, делились новостями и сплетнями из своих сред обитания, потом планировалось чаепитие и просмотр какого-нибудь лёгкого фильма, но эти милые вечерние планы обрубил телефонный звонок. Мамина коллега слёзно умоляла выйти за неё в ночную ― заболел ребёнок.
Так через полчаса я осталась тет-а-тет с лунным безумием.
Сижу в полной тишине, точнее ― в песне мартовской метели, ведь именно её завывание слышно сейчас за окном. Дела плохи ― это стало ясно, когда одно из торопливых облаков вдруг порвалось и явило моему взгляду идеально круглый контур. А ведь до полуночи ещё целых два часа… В моих руках альбомный лист, исчерченный нервными набросками: лунный диск графической тенью глядит то через гонимое ветром облако, то через голые древесные ветви, а в верхнем углу листа застыла