Мою сберкнижку
Разорят.
С деньгами ясно всё,
Как в спальне.
Но всю сознательную
Жизнь
Мой череп служит
Наковальней
И ведь целёхонек,
Кажись.
С какой бы
Силою мажорной
Пришлось по темени
Стучать,
Чтобы бычка,
Что явно чёрный,
Стать очень белым
Называть.
Да,
Наковальня – не кувалда.
А если бы замену дать?
«Лаванда»,
Милая «Лаванда»!
За что тебе-то
Отвечать?
Коррида
Я оказался не мужчиной.
Я женщину
Не защитил.
В толпе
Мясного магазина
Её москвич оговорил.
Я понял:
Он не разумеет –
Как можно,
Словно на часах,
Вместо театров
И музеев
Торчать весь день
В очередях.
Зачем дают
Экскурсоводов?
Зачем автобусы
Дают?
Зачем
Такую тьму народа
В субботний день
В Москву везут?
Такого алчного
Набега
Давно не помнят
Москвичи.
Ползёт двуногая
Телега.
Несёт к автобусу
Харчи.
Её ничто
Не остановит.
Ни красный свет,
Ни царь-ядро.
В деревню.
В глушь
Без всякой крови
Течёт
Столичное добро.
Пустеют
ГУМные прилавки.
Над государственным
Гумном
Глумится
В ругани и давке
Село
С бездонным животом.
Бездонный рот
Зажрался просто.
И объедает
Горожан.
Так никогда ещё
Погостом
Москве никто
Не угрожал.
Пора.
Пора за дело
Браться.
На место быдло
Водворить.
Заставить травкою
Питаться
И «слава Богу»
Говорить.
Слов нет, –
Когда б на самом деле,
Вращая красные
Зрачки,
На Красной площади
Жирели б
Бочкообразные бычки.
Когда б ленивые
Селяне
Не поднимались
До зари,
А в синтетической
Сметане
Ноздрями хлюпали б
Сыры.
Когда б не стало
Продразвёрстки,
Слов нет,
Я б напрочь позабыл
Колючий,
Словно горсть извёстки,
Юнца
Юродствующий пыл.
Но от юродства
До уродства
Тому
Совсем не далеко,
Кому приносит
Неудобства
Крестьянин,
Пьющий молоко.
Я в грязь ударил
На