Когда я уже приближаюсь к «Молдавии», порыв ледяного ветра срывает у меня с головы шляпу. Я наклоняюсь, чтобы ее поднять, и в нос мне ударяет резкий запах, принесенный этим самым ветром.
Узнаваемый запах сырой земли.
Запах разрытой могилы с кладбища Шокко-Хилл.
Мое сердце, не успевшее еще успокоиться после встречи с Эльмирой, оглушительно колотится в груди.
Распрямляюсь со шляпой в руках. На фоне свинцовых облаков «Молдавия» превращается в бледную и хрупкую тень своего былого величия. Красные кирпичи становятся серыми. Прослойки цемента, удерживающие кирпичи вместе, зеленеют и покрываются мхом и слизью. Белая краска, которой выкрашены колонны двухэтажной галереи, буреет словно печеные яблоки, и я отчетливо слышу скрип и треск древесины – это колонны отчаянно пытаются выдержать вес просевших костей огромного дома.
Прижимая шляпу к груди, кидаюсь к входной двери, но позади вдруг раздается голос, вибрирующий, будто струны виолончели. Голос этот кричит: «Покажи меня всему миру!»
Однако в доме, вопреки ожиданиям, нет моей зловещей музы. Из гостиной доносится благозвучный говор тетушки Нэнси, матушкиной сестры, которая увлеченно ей что-то рассказывает. Плечи мои расслабленно опускаются, волнение, сковавшее своими тисками мое нутро, утихает, ибо присутствие женщин – смертных, живых женщин, которые пекутся обо мне, несмотря на мою мерзкую природу, – это лучший бальзам для моей души.
В три часа я присоединяюсь ко всеобщему пиру. В обеденной зале, в свете ярких аргандовых ламп, за столом уже сидят матушка, отец, тетушка Нэнси и наши гости: взрослые дети почившего дяди Уильяма – Уильям-младший и Джеймс – и новая супруга Уильяма-младшего, златовласая Розанна. Обедаем мы ячменным супом, окороком по-виргински, куриным пудингом, горошком по-французски, морковью и пастернаком в сливочном соусе, сладким картофелем в карамели, пирожными из слоеного теста, фруктами, вином и портвейном.
– Слышали о сегодняшнем происшествии? – вдруг спрашивает Уильям.
Я едва не роняю вилку.
Матушка резко бледнеет.
– О происшествии? – спрашивает она.
– А что такое стряслось? – интересуется отец, сосредоточенно отрезая себе кусок окорока.
– Жуткая на вид девчонка, – сообщил Уильям. – Вернее, не девчонка даже, а призрак, или сумасшедшая, или страшный предвестник грядущих бед… Так вот, она носилась по городу и запугивала жителей какими-то омерзительными стишками!
Теперь уже отцовская вилка со звоном падает на тарелку.
– Омерзительными стишками? – уточняет он. – Это почему же омерзительными?
С удивлением поднимаю на него глаза, гадая, почему его так волнует критика стихов, которые декламировала Линор.
– Сам я их не слышал, – уточняет Уильям, промокая губы салфеткой. – Но мне рассказывали, что эта девчонка походила на жуткого призрака, а стихи читала весьма посредственные. Ночной сторож пообещал, что ночью будет дежурить с гончими и товарищем-караульным, вооруженным мушкетом.
– Не забудь