Другое дело, мастичный штемпель на книге – вещь удобная и созвучная с воспитавшей меня бюрократической советской системой, в которой печать и аналог ей, штемпель, играли важную роль. Ну, как тут не вспомнить, что создание семьи и получение статуса мужа и жены признавалось лишь согласно штампу в паспорте. А штемпель личной библиотеки, узаконивавший владение книгой, для меня тогда был вполне современным.
Конечно, я понимал, давно уже нет приват-доцентов и присяжных поверенных, поэтому на новых штемпелях должны быть новые же статусы людей: лётчик, полярник или рационализатор. Штемпель личной библиотеки, в отличие от экслибриса, воспринимал как штрих вполне современный, необходимый в культурной жизни.
К тому же у моего отца, Степана Андреевича, любившего книги и имевшего личную библиотеку, был свой штемпель. Правда, то был не мастичный штемпель, а строка из металлического сплава, гарта, «Инженер С.А. Чернов». Тогда газета обычно версталась из таких вот строк. Её, вероятно, отлил на линотипе старый его друг, тамбовский полиграфист Александр Николаевич Быков. Хотя, возможно, это строка подписи под его статьёй в газете, подаренная ему в редакции. Однако жёсткой металлической строкой пользоваться было менее удобно, чем мастичным штемпелем, вероятно, поэтому отец поставил отпечатки этой строки лишь на нескольких книгах, а не на всей библиотеке.
А экслибрис, с которым я случайно познакомился в Ленинграде, для меня тогда был лишь любопытной, забавной чертой давно прошедшего времени.
А он, оказывается, жив
Будучи и в университете, я всё равно чувствовал себя художником. Старался раз в неделю бывать в «Эрмитаже», благо, что для студента входной билет был недорогой. Правда, посещения эти были короткие, час-полтора, не более. Поскольку смотрел с большим напряжением, пытаясь понять замыслы, то уже через час уставал. А вот в Русском музее, почему-то бывал реже, примерно раз в два месяца и тоже короткими визитами.
Влекла и театральная жизнь Ленинграда. В Тамбове я бывал в нашем драмтеатре. А, поскольку отец брал абонемент, то бывал я довольно часто. Увидев в городе на Неве разнообразие театров и их уровень, стремился насладиться этой роскошью. Интересно было увидеть игру ярких актёров, и в то же время, я, как художник, стремился прочувствовать живописность декораций, костюмов и проанализировать освещение, цветные подсветки. В первую же осень я слушал «Кармен» в Мариинском театре, называвшемся тогда Кировским. Роскошь интерьера, акустика, живой звук фантастических голосов, красота декораций и костюмов, балетные партии, словно бы открыли мне богатый мир, о котором я, приехавший из Тамбова, лишь слышал в рассказах отца. Он, часто ездив в командировки в Москву, старался бывать в Большом театре.
Помню, был настолько поражён богатством художественных приёмов оперы, что по окончании не мог пойти домой и