О. Сергий закрыл глаза.
Утренний ветер едва коснулся душистых листьев берёзы. Ласковым шелестом нужными словами отозвались они. Казалось, оживает ствол дерева. Наполняет плотью и кровью. Вызванный к жизни покоряющими, знойными словами любви.
«…Как лента алая губы твои… как половинки гранатового яблока – ланиты твои под кудрями твоими…
О, как любезны ласки твои, сестра моя, невеста… Сотовый мёд каплет из уст твоих, невеста; мёд и молоко под языком твоим, и благоухание одежды твоей подобно благоуханию Ливана!»
Да… Свершилось чудо… Белый, холодный ствол берёзы ожил. Затрепетал страстным желанием… Перед ним стояла она… невеста… голубица… лилия…
И он обнял её… и целовал её, задыхаясь…
– Прекрасны ноги твои… Округления бёдр твоих, как ожерелье… Стан твой похож на пальму… Груди твои – на виноградные кисти…
Но она не дала говорить ему. Горячим ртом прижалась к его губам. И он, затрепетав всем телом, обнял её всю…
* * *
В Зареченском монастыре сохранилось предание:
Когда-то давно жил в монастыре послушник о. Сергий, ревностный к молитве, старательный в послушании. Но враг соблазнил его. Впал молодой послушник в прелесть. Враг рода человеческого принял образ прекрасной девы и увлёк молодого послушника в лес… Утром монахи нашли его мёртвым недалеко от монастыря. Он лежал, судорожно обняв ствол березы у подножья.
И руки были так крепко сжаты, что их не могли разжать люди.
Пришлось дерево срубить.
1916 г.
Отец Яков
О. Яков усомнился…
Как это произошло, он и сам не мог бы объяснить себе: так, без всякой видимой причины, налетело откуда-то и перевернуло всю его тихую, светлую жизнь.
Перед вечерней пришёл к нему мужик Антоныч. Коренастый, с большим красивым лбом и голубыми глазами навыкате. О. Яков вышел к нему в кухню, поздоровался, благословил широким крестом и спросил:
– Ты что, Антоныч, насчёт сена, небось? Рано немножко, и сам ещё не знаю…
Но не договорил и остановился. Большие голубые глаза Антоныча смотрели куда-то в сторону, красные веки вздрагивали, и в неподвижном лице было выражение суровое, почти грозное.
– Хозяйка померла… хоронить, – сказал Антоныч.
– Как так?.. Господи, помилуй!.. Да разве болела она?
– Три дня болела. Пить просила всё. Верно, горячка. Вчера в больницу хотел свести; не надо, говорит, лучше стало, положи, говорит, мне на голову похолоднее чего-нибудь. Манюшка воды из колодца принесла. Намочил тряпку… Вот, говорит, и легче; с вечера заснула хорошо. Утром встали мы…
Антоныч замолчал, перевёл свои голубые глаза с красными дрожащими веками на о. Якова и вдруг заговорил быстро, всё ускоряя и ускоряя свой рассказ, точно боясь, что если остановится, то не сможет довести его до конца:
– Утром встали, смотрим –