В лучах раннего летнего солнца бревенчатая баня желтела, как одуванчик. Кругом стояла тишина, и только ранние пташки начинали выводить рулады на разный манер. Старик Никифор неслышно приоткрыл дверь в предбанник и тут же отвернулся. На полу, прямо на медвежьей полости спали, едва прикрыв полотном наготу, Ратмир и Лукерья.
– Вроде бы и не топили вчера вечером баньку, а лежат как неживые, – едва слышно пробормотал он, и опять посмотрел на них, стараясь разглядеть – дышат или нет. В этот момент Лукерья приоткрыла глаза, хитро глянула на него и поднесла указательный палец к губам. Засмущавшийся старик Никифор тут же отвёл взгляд в сторону и, глупо закивав, попятился назад. Неожиданно он зацепился босой пяткой о порог и с грохотом вывалился на крыльцо баньки.
– Ты там не сильно зашибся, Никифор? – сонным голосом, не открывая глаз, спросил Ратмир, утыкаясь лицом в пахнущие какой-то горьковато-сладкой травой волосы Лукерьи.
– А я это… я – ничего… Ты потом к завтраку-то приходи, Ратмир, – суетясь, поднялся с крыльца старик Никифор и, прихрамывая на правую ногу, направился в сторону избы, где ещё сладко спали скоморохи.
– Смешной он у вас, – тихо засмеялась Лукерья. Затем, счастливо улыбаясь, она нежно провела рукой по крепкой шее скомороха и приникла к ней горячими губами.
– Никифор молодец у нас. Следит, чтобы во всём был порядок, – пробормотал Ратмир, чувствуя, как наливается силой его мужское достоинство. Он положил руку на крутое бедро молодой женщины и, легко приподнявшись на локте, пододвинул её под себя: – Вот и до тебя очередь дошла, милая.
– Ох, Ратмирушка! – только и выдохнула Лукерья в предвкушении сладкого наслаждения.
Спустя час Ратмир, бодрый и весёлый, зашёл в избу, где уже на лавках за столом трапезничали скоморохи.
– О-о, блестит как медная полушка! – не удержалась Авдотья. – Дождалась, видать, Лукерья-то тебя ночью. А то вчера вечером нам тут всем плешь проела, рассказывая, какой ты хороший и умный. Как будто мы и без неё этого не знали.
– Да угомонись ты, Авдотья! – прикрикнул на неё старик Никифор. – Дело молодое. А то можно подумать, что вы с Василием как монахи живёте.
– Мы-то, может, и не живём как монахи, а только про то никто ничего не знает, – ответила Авдотья и тут же примирительно произнесла: – Да нисколько же ты на меня, Ратмирушка, не обижаешься? Правда, же?
– Не за что мне на тебя, Дуняша, обижаться. Ты мне навсегда лучший друг, – усмехнулся Ратмир, пододвигая к себе глиняную чашку с горячей картошкой.
– А я? А мы?! – забеспокоился Теодорка. – Разве мы тебе, дяденька Ратмир, не лучшие друзья?!
– Да, Теодорка, извини. Я неправильно сказал, мы тут все друг другу лучшие друзья, – рассмеялся Ратмир.
– Вот это другое дело! – удовлетворённо воскликнул мальчишка.
– Теодорушка, дай Ратмиру нормально поесть. А то носит его, не знай где, и чем там кормят – тоже неизвестно, – вздохнула