Где-то на горизонте возвышались прозрачные синие горы. Они разбавляли дикий пейзаж, привлекая внимание людей своей голубизной.
– Что, Димик, загрустил? Скоро приедем. – Кася снял галстук, но значок продолжал висеть на почерневшем, как кирзовый сапог, свитере. – О! Пашок! Сейчас пойдет спуск. Потом болото. Прикинь Пахан, я там лося видел. Да правду говорю. Вон в той рёлке стоял. А когда переедем речку, все, считай, приехали.
– Я в курсе, Кася. Мама писала про лося.
Пашка не любил, когда его держали за дурака, и принижали значимость его личности. В большинстве случаев это касалось отношений его и Каси. Но после слов друга он оживился и стал приводить в порядок свои вещи.
– Остап! Да проснись ты, скотина! Всё. Приехали. Вылазь из автобуса!
Ещё не успев толком прийти в себя от сна, Андрей резко вскочил, воткнувшись головой в крышу автобуса.
– Ну, Пахан! Подкатишь еще! – обиженно погрозил Андрей, глупо улыбаясь всему салону.
Пашка с Касей даже не смеялись, они закатились, еще больше разозлив толпу.
– Эй! – уже как у себя дома окликнул Кася, щелкая пальцем. – Командир, притормози. Нам сейчас выходить.
Но водитель даже не глянул в зеркало, продолжая катить по дороге:
– У меня нет здесь остановки. У вас билеты до Лидоги, вот и сидите, – пробасил шофер. – А там валите, куда хотите. Хоть к чертовой бабушке на пасеку.
Детина, каких ещё было поискать, с загорелой шеей и по локоть закатанными рукавами, ухмыльнулся, уверенно разгоняя машину перед подъемом. Спорить было бесполезно. Пашка в недоумении завертел головой, щёки его покраснели, а на шее проступили шнурки синих вен.
– Ну-ка, ты, тормози, кому сказано, – деланно пробасил Пашка, до отказа выпучив свои и без того большие глаза, на что шофёр даже не пошевелил головой; он и не собирался останавливаться. Но Кася так просто не сдавался. Подойдя к задней двери, он согнулся в три погибели, изображая из себя человека, который ищет туалет в многолюдном месте.
– Пацаны, скажите ему. Я уже терпеть не могу, – зашипел он, скорчив такую гримасу, от которой и у статуи потекли бы слёзы жалости.
Тётки, сидевшие на заднем сиденье, переполошились и стали отползать подальше от него.
– Пашок! – прошипел Кася. – Скажи ему, что я уже не могу терпеть. Мне уже невтерпёж, я в натуре писать хочу. – Кася задергал коленками и запрыгал с ноги на ногу. – Да скажите вы ему! – уже громко заорал Кася, ища сострадания в лицах у пассажиров. – Он чё как зверь, в натуре.
От такой картины Димка едва не прыснул. Опустив голову, он сделал вид, что потерял что-то на полу. Остап тоже едва сдерживал себя, и прятал лицо в ладонях, его буквально разрывало от смеха и стыда, в то время как Пашка хлопал глазами, словно не соображал ничего.
– Эй!.. Дяденька… Так же не честно. – Кася уже чуть не плакал. Он действительно плакал. По щекам катились самые настоящие слезы, оставляя