Я помню утро того холодного дня в Новой Англии, помню всем своим существом – до кончиков пальцев ног. Я стоял на остановке школьного автобуса в обычное время, при мне были мои маленькие варежки и коробка для завтрака. Неожиданно один из старших мальчиков толкнул меня. Что именно произошло, я не могу припомнить. Вполне возможно, тут была и моя доля вины. Но вот я оказался на тротуаре – совершенно беззащитный. «Отпусти, – хныкал я, – дай мне подняться».
Я продолжал лежать на земле, мне было очень холодно и больно, и тут увидел, как Пузырек бежит по улице. Когда она добежала до автобусной остановки, она так взглянула на старшего мальчика, что тот испугался. За свое спасение я должен был благодарить ее одну. «Тронешь еще раз моего младшего брата, – сказала она, – и я побью тебя».
Я всегда был ее любимцем. Мое самое раннее воспоминание связано с ней и нашей игрой в больницу, когда мы изображали прием у врача. «Ты немного приболел, – сказала она, протягивая мне чашку с песком. – Вот лекарство. Выпей, и тебе станет лучше». Я послушал ее и поднес чашку ко рту. «Нет!» – закричала Пузырек. А потом вздохнула, как будто она сама сделала глоток. (Только потом до меня дошло, что это всего лишь выдумка и я должен был пить понарошку – а тогда мне это представлялось вполне реальным.)
Мне трудно поверить, что именно я, а не она, стал врачом. Она была очень сообразительной и старалась все делать только на отлично – насколько я помню, она и в школе была отличницей. Ее любили все учителя. Но этого оказалось недостаточно. К десятому классу она бросила школу, связалась с наркотиками и покатилась по наклонной плоскости. Я могу объяснить это только тем, что дома к ней плохо относились. В ее болезни были и ремиссии; все происходило циклически, самым бессмысленным образом. Ее избивали, она сбегала, а затем ее снова наказывали.
Я хорошо помню, как Пузырек пряталась под крыльцом, не представляя, что делать дальше. И помню тот ужас, который пронизывал наш дом, – как я дрожал, когда слышал голос отца, который не заглушают стены, и отчетливо видел, как слезы текут по ее лицу. Вспоминая об этом, я удивляюсь, что никто не отстаивал ее интересы. Ничего не могли поделать ни школа, ни полиция, ни даже назначенный судом социальный работник.
Спустя некоторое время Пузырек от нас уехала, и хотя мои мысли перепутаны, а события не складываются в общую картину, я тогда уже знал, что она была беременна. Помню только, что я почувствовал, как в ее теле шевелится ребенок. Когда все наши родственники отказались пойти на ее свадьбу, я сказал ей: «Все в порядке! Все хорошо!» И взял ее за руку.
Рождение Маленького Пузырька стало счастливым оазисом в этой пустыне. В больничной палате ее навещали моя мать, моя сестра, туда даже заглянул мой отец. Сама Пузырек была так сердечна и так хорошо себя держала, что я не удивился, увидев их там всех вместе. Она была на седьмом небе от счастья и спросила