Цепляясь за поручи там, где они были установлены, и за любые другие выступы, я медленно плыл над корпусом. Боясь оторваться от станции, так как трос из недостаточной длины пришлось отцепить. Слева от меня проплыло что-то белое. Я обернулся и увидел, что это был человек. Он безвольно дрейфовал около разбитых солнечных батарей вместе с обломками. Никакого движения рук или ног не наблюдалось.
–Вижу человека! –сказал я.
–Да это Грин. Но, по всей видимости, его убило осколком. Осака видел, как из его скафандра выплеснулась кровь, – ответили мне.
Наконец добравшись до американского шлюза, я обратил внимание, что пробиты почти все модули. Маленькие воздушные гейзеры сочились тут и там. Удивительно, что при такой плотности осколочной волны не задело ни меня, ни Осаку. Было бы не плохо знать, что же над нами такое рвануло? Какой-то спутник или что?
–Как у вас с давлением? Я вижу многочисленные пробоины в корпусе.
–Медленно падает. Но это неважно – я уже надел спасательный скафандр, – ответили со станции.
Кроме Цыплакова на борту оставалось двое американских астронавтов: Робертсон и Маккол. Трое американцев и японец прилетели лишь неделю назад. И толком познакомиться мы еще не успели, поэтому было не мудрено, что я не узнал голос.
–Это Маккол? – наугад спросил я.
–Нет, к несчастью, бортинженер погиб.
Я сглотнул. Кажется, досталось не только нашему основному модулю.
–Как это произошло?
–Когда по нам ударил поток осколков, он был другом в модуле… А теперь там вакуум, – Робертсон сказал это почти как Левитан объявивший о начале Великой Отечественной. –Боюсь, ваш главный модуль тоже остался без атмосферы. Разгермитизация произошла на столько быстро, что Цыплаков вряд ли успел надеть скафандр.
Еще минуту-другую назад я разговаривал с ним, и вдруг узнаю, что человека больше нет. У меня защемило в груди лишь от одной мысли, что Цыплаков как и Грин безжизненно болтается в пустоте. Но лицо Грина, по крайней мере, скрыто шлемом, от чего кажется, что это не человек вовсе, а какой-нибудь робот. Может быть, Степаныч и недолюбливал меня, но за два месяца нахождения на станции мы невольно сблизились. Мне не хотелось верить, что его жена и двое детей не дождутся мужа и отца, что Цыплаков больше никогда не вернется домой и не сядет за обеденный стол поесть любимого борща, о котором он вспоминал в течение всего полета.
–Робертсон, а где Осака? Я его не вижу.
Японец ответил сам.
–Я уже в шлюзе. Жду вас.
–Мы поместимся вдвоем?
–Должны, это новый шлюз.
Пока