Пастухи, их жены и дети старались как могли: накрыли стол с оленьим языком, кровяным супом, шариками из фарша, именно теми, которые гостеприимные хозяйки готовят путем пережевывания оленины и скатки тугих комочков, соленой рыбой, настоящей северной ухой. В общем, чем богаты.
Губернатор оглядел тундру, пряча глаза от немилосердного ветра, сунул руки в костюмные брюки, которые здесь были как пуанты в коровнике, резюмировал, что все будет, вот руки дойдут, и обязательно будет, милостиво принял в дар малахай из натурального меха, стоил который в Городе не меньше пятнадцати тысяч рублей, – ползарплаты оленевода всего – покивал, куснул языка и громко приказал возвращаться.
Да только так вышло, что глава округа с ни много ни мало региональным министром сельского хозяйства сидели на базе уж дней пять в ожидании визита высокого гостя, подготавливали к этому событию местный электорат, чтоб не ляпнули ненароком по простоте душевной чего обидного, и сильно торопились домой, потому что осунулись и похудели без коньяку и булок на диетической оленинке. Так что кому-то из нас нужно было остаться и подождать… санитарный рейс, который также должен был быть в этот день, но по погоде задерживался.
Кого же оставить на базе? Решение зрело секунд пятнадцать – журналистку из газеты. Без моих пятидесяти четырех килограммов их проблема решалась вполне: в вертолет таким образом помещались глава округа весом не менее центнера, наетых отнюдь не на рыбе и мясных шариках, и сухонький как вобла министр, который был никак не легче меня. С усмешкой я представила, кто у кого будет сидеть на коленках, и, проводив вертушку тоскливым взглядом, пошла в стойбище, где мне отвели угол палатки-яранги.
Более нелепой и унизительной ситуации вряд ли себе можно было представить. Великий и могучий губернатор одним своим словом оставил меня на неопределенный срок вдали от маломальских благ цивилизации с людьми, у которых наверняка припрятан не один ящик водки. Как только вертолет скрылся за сопками, они обнаружили свои запасы, вытащив их прямо на поляну, хранившую еще следы от колес.
Мальчик, сын одного из пастухов и внук того самого Улькукая, в махровые советские годы заведовавшего Красной ярангой, лежал в дальней палатке на боку и тихо постанывал. К нему, почему-то, никто не подходил.
– Третий день уже мытарится, – безучастно объяснила какая-то женщина моих лет с очень плохими зубами. Ее тело было изношено родами и постоянной грубой физической работой.
Впервые за эти изнурительные трое суток, а командировки с губернатором всегда были самыми сложными из-за вечного цейтнота, я ощутила тревогу: погода в этих краях непостоянна, чуть сменится ветер и пойдет