Мальчишка кивнул.
– Вот и молодец. Живи так, чтобы ни одна мразь об тебя ноги не вытирала.
И Герман жил по этому святому завету, но одно дело – соседская шантрапа, и совсем другое – Славка Крот, которого считали чокнутым самые отмороженные крейдеры. Отфутболив пустое ведро, Грид взял биту двумя руками и выставил перед собой, как меч, рисуя в мыслях образ чернобрового крепыша с торчащими ушами и бритым черепом, щедро усыпанным белесыми проплешинами шрамов.
В одном они были похожи: и Германа, и Крота пытались прикончить не раз и не два – не получилось ни у кого. Смерть ублюдка – верный способ подняться разом ступени на три, но и сгинуть можно с теми же шансами.
В калитку тихонько постучали.
– Че? – проворчал главарь, увидев Ксюху у забора.
– На. – Она протянула грязный сверток.
В промасленной тряпице лежал кинжал, выточенный из обломка косы – длинный и легкий, похожий на коготь неведомого чудовища.
– Это отца… Ему уже без надоба, а тебе пригодится. Только, чур, верни потом.
– Дура ты, Ксюша. – Грид закрыл калитку и подпер плечом, чтобы не скрипела на прохладном ветру. – Прикид этот, повадки. И слепой поймет, что ты – девка.
Она молчала, отрешенно разглядывая дом через дорогу.
– Отрастила бы патлы, одела бы бабьи шмотки – сам Капитан бы в жены взял.
– Ага. – Девушка улыбнулась. – Пятой или шестой. И то, если на дороге никто не… сосватает.
– Ну. Видишь, какая умная.
– Да и ты – не дурак. Прикидываешься только, чтобы за своего сойти. Но это место – не для тебя, а для таких, как Крот. Свалить бы отсюда… да подальше.
– К нам лучше давай.
Ксения вздрогнула и с удивлением уставилась на парня.
– В смысле?
– В прямом. Места полно, будете мамке по хозяйству помогать.
– Скажешь тоже. – Она коснулась затылком забора. – Сами с голоду пухнете, а тут еще два рта кормить.
Он улыбнулся.
– Больше рук – больше еды.
Из окна донесся истошный крик – Сашка проснулась. Герман сплюнул и протянул подруге клинок.
– Забери. Мне битой сподручнее.
– Гер… – Она подняла ладонь, но парень скрылся за калиткой.
После улицы кислый запах в доме чувствовался гораздо сильнее, не помогали ни растопленная печурка, ни булькающая в чугунке каша. Груды тряпья на диване и пружинных кроватях впитали столько пота, что клопы и блохи не завелись в них лишь потому, что старых истребила зараза, а новые, к счастью для всех, так и не появились.
Мать стояла у плиты, опираясь на костыль, и помешивала варево длинной поварешкой. Когда-то давно ее выточил отец – обычным перочинным ножиком он превращал чурбаки и ветки в ложки, курительные трубки, дудочки и прочую занятную мелочевку. Все, что мог сделать