– Другими словами, вы хотите купить у меня моего сына?
Старик поморщился и резко махнул рукой, будто отметал подобные трактовки ввиду их примитивности и при этом ему крайне досаждала человеческая ограниченность. А отцовский гнев и вовсе был лишней эмоцией, пережитком дикости.
– Я сделаю вашего сына тем, кем он может стать потенциально. Извините за прямоту, но с вами он – даже если выживет – останется недоразвитым калекой. Я, конечно, имею в виду не физический аспект. Что же касается купли-продажи… Вы и его мать получите право встречаться с ним несколько раз в год в тех местах, которые будут определены моими людьми, и, разумеется, под их охраной…
Это звучало так нелепо (по крайней мере в первые секунды), что Марк не знал, что делать – засмеяться, дать старику по роже или просто послать того подальше и вернуться в зал, где рассеиваются любые наваждения, кроме музыки… Гнев и впрямь испарился; осталось только ощущение дикой неловкости, словно его попросили совершить нечто непотребное при свидетелях и за деньги.
– У меня другое предложение, – сказал Марк, выбрасывая сигарету в урну. Он успокоился настолько, что мог связно соображать. – Сейчас вы уходите и никогда больше здесь не появляетесь, не говоря о том, чтобы приблизиться к моей жене или сыну. В этом случае я не буду заявлять в милицию и забуду о нашем разговоре. И даже ничего не скажу Малышу.
Малыш – это была кличка того самого вышибалы, смахивавшего на хорошо одетую и чисто выбритую гориллу, который пять минут назад курил возле задней двери.
Старик впервые позволил себе бледную улыбку. Но не превосходства, а скорее сожаления. Он был явно разочарован в собеседнике. Он отступил на два шага и поманил Марка пальцем, приглашая заглянуть в бетонный аппендикс, где был установлен распределительный щит.
Марк заглянул. Там сидел Малыш, привалившись спиной к стене. Он выглядел вполне благополучно, но при этом, судя по всему, находился в безусловной и длительной отключке. Под прикрытыми веками поблескивали свинцовые белки. Марк присмотрелся повнимательнее и убедился в том, что Малыш дышит. На его огромной бритой голове и иссеченном шрамами грубом лице не было ни малейших свежих повреждений.
Сам собой возникал вопрос: каким образом старик или его сопровождающий вырубили эту боевую машину, которая когда-то