политику посредством заключения брачного альянса с Францией. Однако следует признать очевидные истины и не впадать в ослепление, присущее противнику: следует понять, что вся Европа возмутилась против Франции, по крайней мере, против ее главы; что и в самой Франции назрела законная потребность в мире. Наполеон, несомненно, выиграет еще несколько сражений, но его победы не смогут долго сдерживать всеобщее возмущение, и потому он должен думать о переговорах, в результате которых Франция сохранит свое нынешнее величие, но откажется от угнетения чужой независимости. Меттерних добавлял, что у Австрии честные и умеренные цели, что она хочет остаться союзницей Франции, но нельзя, вместе с тем, требовать от нее, чтобы она проливала кровь своих подданных ради отягощения бремени, немалую долю которого приходится нести ей самой; что если от нее потребуют поддержать приемлемый для Европы мирный план, ее народ, возможно, простит ей сохранение союза с Францией, но в противном случае она возбудит всеобщее возмущение своих подданных. Меттерних сказал, что пришлось арестовать некоторых деятелей и произвести несколько отставок, чтобы вынудить замолчать самых громогласных германских патриотов. Но он заметил, что всему есть предел, что сейчас кабинет – это пловец, энергично плывущий против течения, и он сможет выплыть, только если Наполеон протянет ему руку. Затем, испугавшись, что в его словах можно обнаружить видимость угрозы или порицания, он рассыпался в заверениях привязанности к Наполеону и постарался отделить себя от тех, кто хотел бы принизить французского императора.
Получая в ответ на общие положения лишь общие слова о размахе вооружений и будущих победах, австрийский министр повторял то, что уже говорил неоднократно. Он говорил о невозможности сохранить Великое герцогство Варшавское, обреченное кампанией 1812 года;
о необходимости усиления промежуточных держав и прежде всего Пруссии, единственно способной заместить навеки уничтоженную Польшу; о необходимости восстановления Германии; о невозможности дальнейшего существования Рейнского союза, навсегда погибшего в глазах германских народов и более неудобного, нежели полезного, Наполеону;
о невозможности убедить воюющие державы примириться с окончательным присоединением к французской территории Любека, Гамбурга, Бремена.
«Нам уже будет трудно, – добавлял Меттерних, – помешать говорить о Голландии, Испании и Италии! Вероятно, о них будет говорить Англия, и если она уступит насчет Голландии и Италии, то не уступит насчет Испании. Но мы не станем говорить об этом, чтобы не усложнять дела, и, если нужно, оставим Англию в стороне и будем вести переговоры без нее. Возможно, мы убедим Россию и Пруссию отделиться от нее, если представим им приемлемые условия, и тогда мы окажемся верными союзниками Франции! Но, ради всего святого, пусть Франция объяснится, пусть сообщит нам о своих намерениях и даст возможность остаться ее союзниками, позволив бороться за справедливое
