Тварь. Сергей Савенков

я пытался подарить его людям, а они упирались.

      На перенаселённой планете бессмертие позволительно только кучке вождей.

      Теперь дело жизни завершено. Разумеется, насколько это возможно…

      Возможно было бы легче, если бы я взял трость. Но отчего-то стесняюсь.

      Идти тяжело. Сердце выскакивает, сбивается с ритма.

      Сажусь на скамейку. Становится легче, но ненамного.

      Достаю термос и бутерброд.

      Последние дни лета. Воробьи купаются в лужах. Молоденькие – третий выводок. Искрятся капли в ярких лучах.

      «А ведь скоро они все умрут! Может, в первый и последний раз плещутся! Не пережить им зимы, запоздали с рождением!»

      Наливаю чай…

      Чай хорош так, как бывает лишь в последний день жизни.

      Мы сидим на открытой веранде, пронзённой острыми лучами едва взошедшего солнца. Над чашками вьётся дымок, сотканный из тысяч танцующих капелек.

      – Да не пей! Беги! – грустная улыбка на любимом лице.

      – Ну, положим, бегал я лет двадцать назад, – пытаюсь сохранить спокойствие, но скрипучий голос дрожит.

      – Вот и вспомнишь! Чего тебе сидеть, со старухой-то?! – её глаза выцвели, будто утонули в тумане, но я узнаю их за этой морозной дымкой. Они всё те же.

      Не хочется предавать, сбегая в последний свой день. К горлу подступает комок, голос меня выдаёт:

      – Давай, знаешь, допьём. И уж потом…

      Потом мы выходим из роскошного кабинета.

      Директор сопровождает меня к репликатору.

      – Да расступитесь вы! – он расталкивает толпу именинников, тех, кому стукнуло восемьдесят, с написанными на руке номерками.

      Морщусь, но знаю – стоять в очереди мне не позволят. Это было бы фарсом, дурацкой позой выжившего из ума старика. Ещё гаже…

      Двери с шипением уходят в стены.

      Огромный зал.

      – Последняя Ваша модель! – голос звенит, отражаясь от стен, и я снова морщусь. – Такая честь! Позволите с Вами сфотографироваться?