Истина, возможно, и сводилась для Хокинга к математике, и все же его жизнь отнюдь не сводилась к науке. “Физика – штука холодная, – признавался он интервьюеру. – Я бы не вынес, не имей я в жизни ничего, кроме физики. Я нуждаюсь в тепле, в любви и привязанности”[141].
Украшение университета
В конце 1960-х, приглашая Хокинга на работу, колледж Гонвилл-энд-Киз и другие отделения университета считали, будто они поступают великодушно, платя зарплату молодому ученому, который долго не проживет и от которого не приходится ожидать большой отдачи в виде лекций и работы со студентами. DAMPT с самого начала освободил Хокинга от преподавательской нагрузки на общем отделении, разрешив ему целиком сосредоточиться на исследовательской работе и немногочисленных семинарах с аспирантами. Однако к середине 1970-х колледж и университет в целом осознали, что облагодетельствовали они в первую очередь самих себя: Хокинг сделался украшением университета, пусть и несколько необычным.
Кембриджу не привыкать к великим умам и незаурядным личностям. Они то и дело появляются то в одном колледже, то в другом. Прекрасная среда для развития гения, тем более что, хотя внешний мир взирает на светило с почтительным изумлением, в университетском братстве гений считается в порядке вещей. Даже под конец 1970-х, когда Хокинг сделался уже скорее мифом, чем обычным человеком, он со всем своим оборудованием – с аппаратом для переворачивания страниц, с подсоединенным к компьютеру проектором, который он использовал вместо обычной классной доски, – по-прежнему ютился в тесном кабинете вместе с коллегой.
На первый план вышла проблема общения, передачи рождавшихся в его мозгу открытий. В начале 1970-х Хокинг еще мог поддерживать обычную беседу, но к концу десятилетия его речь сделалась настолько невнятной, что ее понимали только родные и ближайшие друзья. Тогда в качестве “переводчиков” стали привлекать аспирантов. Майкл Харвуд, бравший впоследствии у Хокинга интервью для The New York Times, подробно описал этот процесс: “Дон Пейдж сидел рядом с ним, наклоняясь к самому его лицу, чтобы разобрать невнятную речь, повторяя губами каждое слово, дабы увериться, что понял его правильно, зачастую останавливался и