– По-твоему, представителю сильного пола надо выглядеть могучим, вонючим и жрать только сырое мясо?
– Да ладно, не пыли.
– Витюша не пьет, не курит, жене не изменяет, любит брата, меня. И лучший подарок ему вот эти булочки. Он что, по-твоему, баба?
– Ната, перестань.
– Плюшки, между прочим, очень дорогие! – не успокоилась Монтини. – Их пекут только в кондитерской «Онегин и Ленский». В них настоящий заварной крем, приготовленный по старому рецепту…
– Витька сам за этой фигней в столицу катается?
– Иногда сам привозит, порой гости приносят.
– Сегодня кто булки привез?
– Что ты ко мне пристал? Далась тебе эта выпечка.
Петр кашлянул.
– Ната, я все помню.
– Звучит угрожающе.
– Сейчас я совершенно серьезен.
– Еще страшнее.
– Валя Громова!
– Ах, это!
– Ты меня спасла.
– Не придумывай. Всего-то пару слов в полиции сказала.
– Ната! Перестань. Я тебе свободой обязан. Поэтому сейчас пришел. Представился случай тебя отблагодарить.
– Петя! Извини, но я ничего не понимаю.
– Попугай стырил у вас со стола булку.
– Да.
– Прилетел к нам. Мы тоже на улице сидели, в саду. На открытом воздухе. Эля, я и сумасшедшая Варвара. Из-за ведьмы у нас не было ничего, кроме чая. Отлично знаем: если появится на столе ваза с печеньем, Варька заорет и двумя руками начнет в пасть курабье запихивать. Если его отнять – драку устроит. Бабка совсем старая, а кулаки у нее как у чемпиона боев без правил.
– О Господи! Я знаю, как вам доставалось.
– Пили мы с Элькой чай, и тут на стол шлепается булка, потом валится идиот. Из его клюва выпадают крошки. Мы с женой сразу и не поняли, что случилось, глядим на дохлого попугая, моргаем. Варька же, дура дурой, сумасшедшая на весь мозг, но при виде хавчика она умнеет. Теща схватила объедки попугайские и в рот!
Эля заорала:
– Мама, выплюни!
А! Щаз! Ждите! Откажется она от жрачки. Эля чуть не зарыдала. Я стал жену успокаивать, сказал, что в сто лет безумная бабка может слопать запрещенную еду. На фиг ей печень беречь? А Варька брык. И умерла. Гляжу я на дохлого идиота, на старуху, на ошметки булки, которые теперь из ее рта на стол вывалилась. Элька меня дергает:
– Петь! Что делать?
А у меня в голове пазл… раз и сложился, я сказал жене:
– Через час звони в «Скорую», плачь, кричи: «Маме плохо». Про то, что она нам на радость тапки откинула, молчи. Начнут на пульте интересоваться: «Сколько лет женщине? Что с ней?», отвечай: «Ничего не помню, не знаю». Изобрази ужас, панику. Про дохлого попугая ни слова, про булку тоже.
Эля ресницами хлопает:
– Почему?
Я ей в ответ:
– Валентина Громова.
Элеонора рот рукой зажала, закивала, она тоже все помнит. Когда медики прикатили, у нас была идиллическая картина. Стол во дворе накрыт к чаю, зефир, конфеты, кексы какие-то мерзкие. Три чашки, молочник. Попугая нет, от булки даже