Русский Репин. В. Г. Куземенская

человек, современно и своеобразно мыслящий, готовый помогать, позировать, рассказывать и внимательно слушать, он незаметно и очевидно стал «добрым другом» для знаменитого отшельника Пенат. Но не очевидно Чуковский оказался тектонически опасен для исторической оценки Репина. В отличие от Грабаря он верно соизмерял масштабы своего и репинского дара и к тому же был наделён редким в те сложностилистические и символические времена талантом – писать просто, даже слишком просто; на всех его сочинениях можно смело ставить пометку: «для младшего и среднего возраста». Таким лёгким беллетризованным языком он писал об Уолте Уитмене, о Некрасове, о Чехове и многих, многих других.

      Такой же, прекрасно адаптированной к постреволюционному массовому детскому сознанию получилась и вышедшая в 1937 году (спустя семь лет после смерти Репина) книга репинских, но по стилю всё-таки чуковских воспоминаний «Далёкое близкое», которую сам-то художник хотел назвать просто: «Автография».

      Пережив много издательских несчастий: потеря рукописи, всех корректур, сотен бесценных репинских иллюстраций; и к тому же трагическое «отделение» Репина от России: в 1917 году он и его Пенаты оказались в Финляндии, воспоминания Репина исчезли из времени. Исчезли на 20 лет, до 1937 года, когда в СССР отыскались, по словам Чуковского, «каким-то чудом сохранившиеся» (интересно, каким?) подлинные рукописи Репина. «По ним, – пишет Чуковский в предваряющей издание 1937 года коротенькой детективной истории под названием «Судьба этой книги», – а также по одному из первоначальных макетов, отыскавшихся (тоже чудом? – В.К.) в Москве, я сделал попытку воссоздать эту книгу и вновь проредактировать её на основании указаний Репина»⁸ (! – В.К.).

      Вот тут остановимся. Репин, если судить по воспоминаниям его современников, близких, друзей и по его собственным, – никогда и никому не давал указаний. «Я уважаю благородные убеждения других и ни к кому не предъявляю своих корректур»⁹, – говорил он. Точно так же он уважал и чужой труд, особенно в неизвестных ему профессиях. Даже будучи недовольным и несогласным, он хвалил и благодарил, порой чрезмерно. (Мог, правда, страшно вспылить, и, скоро остыв, долго мучиться нанесённой ближнему обидой, и каяться, подписывая очередную покаянную записку к обиженному: «От неисправимого скифа степей Украины Ильи Репина»).

      В «Записках отдела рукописей РГБ», вып. 34 (изд-во «Книга», 1973 г.), в комментарии к архивной описи, читаем: «В отделе рукописей РГБ хранится черновой автограф книги Репина «Далёкое близкое» (неполный экз. со значительными разночтениями (! – В.К.) против опубликованного)».

      Увы, художник при жизни успел увидеть только малый фрагмент своей будущей книги: отдельно изданных «Бурлаков». Он, как всегда, чрезмерно бурно благодарил за эту книжечку её издателя Чуковского. Кланялся, кланялся, кланялся… Но из писем художника друзьям, из дневниковых записей самого Чуковского можно понять, что книга получилась не такой, какой хотел её видеть автор. И старая орфография, вопреки яростным протестам Репина, была заменена