1
– Уважаемые соседи, – продолжал У Сун, – не удивляйтесь и не пугайтесь! Хоть я и невежественный человек, но смерти не боюсь.
Мной распоряжается женщина в белом.
– Ложимся, голову на подставочку. Не шевелимся десять минут.
Буду лежать и не шевелиться, это не трудно, это все, что от меня требуется. Спросил, можно ли моргать. Рвение не оценили, ровным голосом ответили, что моргать можно. Нас таких тут тысячи, наверное, проходят, и все стараются быть исполнительными или веселыми.
Мне надевают наушники, закрепляют голову, суют в руку резиновую клизмочку со шнурком – ее нужно сдавить, если вдруг станет плохо. Я уезжаю в светлый туннель аппарата МРТ, который покажет мой мозг. Врач уходит и закрывает за собой тяжелую дверь.
Мое тело меня подвело, оно уже не заодно со мной. Вот оно дышит, шевелит пальцами ног, ведет себя, как будто ничего не случилось. Но мы оба знаем, что наша любовь ушла. У нас есть общие хорошие воспоминания, но они будут все меньше и меньше связывать нас.
Аппарат начинает работать – издает звуки, подходящие для научно-фантастических фильмов из далекого детства.
Я совершенно спокоен, я размышляю о том, что в перерывах между научно-фантастическими звуками неровное гудение аппарата напоминает хип-хоп, если лежишь дома в постели на четвертом этаже на Второй Рощинской, а его врубили на всю катушку в наглухо закрытой машине, припарковавшейся под окнами.
Еще я размышляю о том, что это странно – вот так лежать и думать о гудении аппарата, если тебе сейчас объявят приговор. И совсем не думать о приговоре. Это ненормально. Это просто какие-то игры, притворство, защита такая, чтобы не бояться.
У меня постоянно так – одна часть что-то делает, другая за ней наблюдает. Еще и тело со своими проблемами отвлекает. С ума сойти можно, но мне нормально, я привык.
Приходит эта женщина, врач, вывозит меня из тоннеля и предлагает выбор – вколоть «контраст» и послушать гудение еще десять минут или не вколоть. Спрашиваю – надо вкалывать? Надо. Стоит две тысячи.
Выбор несложный, надо – так надо.
Врач колет, равнодушно досылает меня обратно в тоннель аппарата, как снаряд в ствол гаубицы, и уходит.
«Контраст» означает, что приговор будет нехороший, что нужно определить границы опухоли. И я опять наблюдаю за собой, за тем, как я думаю о неизвестных мне принципах магнитной томографии, об автомобилях с хип-хопом. О том, с каким видом я буду говорить близким людям о границах опухоли, о том, с каким видом о границах своих опухолей говорили бы мне другие люди. С каким видом делали бы это известные люди прошлого и настоящего, герои книг и фильмов.
Испытываю также некоторое неудобство, что-то вроде стыдливости – они хотят видеть то, что я не показывал еще ни одному человеку: хотят взглянуть на мой мозг. Они делают его фотографические срезы в разных плоскостях. Она, эта врачиха, будет глядеть на мой мужской мозг.
И совсем не думаю о всяких неминучих вещах. Удивительно, какие уловки изобретает сознание. Это просто смешно, как человек уходит от принятия очевидного! Я мысленно усмехаюсь и качаю головой.
Когда выхожу из кабинета, вижу любимую. Она сидит у двери на стуле и ждет. Аккуратная, отложной воротничок лежит так, как будто его два часа подряд укладывали десять стилистов, волосы с закрашенными серебринками один к одному, тушь, помада, ноготки накрашены, лапки на сумке, потертая сумка на коленях. Она умеет так, старается для меня. Сегодня особенно постаралась на оглашение приговора, хочет меня поддержать.
Глядит мне в глаза изо всей силы:
– Я слышала, они «контраст» кололи?
Она по-настоящему боится, у нее все по-настоящему. Ну вот и я наконец тоже немного испугался, когда увидел ее взгляд.
Лежа в светлом тоннеле, я ни разу не вспомнил о ней. У меня были занятия поважнее – я наблюдал за собой.
2
План мой очень хорош… думаю, что немногим уступлю Сунь-цзы, обучавшему женщин военному искусству.
Как мы путешествовали с ней, пока она училась на скучнейшей своей экономике, пока была молодой и полностью мне доверяла! Каждый год летом мы уходили в лес на пару месяцев.
Иногда на перекурах я показывал ей путь на карте, водил пальцем по местам, где становали, где встречали зверей, где переходили вброд речки. Она послушно смотрела на помятый лист километровки у меня в руках, но линии синклиналей, столпившиеся на хребтах и в долинах, путали ее. Похожие на улиток обозначения кустарников наползали на буквы труднопроизносимых названий, километровая сетка не складывалась в долгие часы неровного конского шага. Карта для нее не имела, казалось, никакого отношения к диким ландшафтам вокруг.
Перед нами постоянно расходились в разные стороны десятки троп, и все они были звериные, проложенные, возможно, со смыслом, но совершенно без видимой для нее