В кухне тёти Джесси копошились червяки: красные червяки над комком коричневой грязи в тарелке. Тарелка, черви и комок грязи были на вышитой крестиком картине, висящей над плитой.
Когда я научилась читать, я разобрала слова, вышитые синими буквами под миской: «Жизнь – это тарелка спагетти…» Червяки не были червяками; это были спагетти. Я мысленно представила себе, как я роюсь среди перекрученных нитей макарон. И это моя жизнь?
Там были и другие слова: «…время от времени ты получаешь фрикадельку». Этот комок грязи был фрикаделькой! В моих глазах эта фрикаделька была неким бонусом, который вы можете отыскать среди запутанных нитей спагетти вашей жизни. Нечто такое, к чему нужно стремиться, этакая награда за все ваши труды и старания – за ковыряние в тарелке с пастой.
В тринадцать лет мне доставались и фрикадельки, и комки грязи.
Меня зовут Зинни (полное имя Зинния) Тейлор. Я живу вместе с кучей братьев и сестёр и моими родителями на ферме в Бибэнксе, штат Кентукки. Наш дом прислонился к дому дяди Нейта и тёти Джесси, но, по сути, два дома соединены вместе, в единое целое. Порой на нашей половине слишком многолюдно, и тогда сам не знаешь, кто ты такой. Как будто в одной кастрюле перемешались порции спагетти всех членов семьи.
Прошлой весной я обнаружила позади нашего земельного участка тропу – старую тропу, заросшую травой и сорняками. Я сразу поняла: эта тропа моя и только моя. Чего я не знала, так это куда она ведёт, или как трудно будет разведать её, или что это превратится в такую навязчивую идею, что я стану такой же настырной, как собака, таскающая кур из курятника.
Эта тропа стала своего рода тарелкой спагетти, в которую перемешаны я сама, моя семья, дядя Нейт, тётя Джесси и Джейк Бун. Потребовалось немало усилий, чтобы распутать эту мешанину.
Глава 2
Тихая зона
Перейти из нашей кухни через коридор в кухню тёти Джесси и дяди Нейта было сродни путешествию в прошлое. На нашей половине поселился настоящий зоопарк самых разных звуков: топот ног Бена, Уилла и Сэма, бегающих вверх и вниз по лестнице; бухание стереосистемы Бонни; писк компьютера Гретхен; дребезжание настенного телефона, по которому вечно треплется Мэй.
Но стоило пройти по коридору, как вы внезапно оказывались в Тихой Зоне дома тёти Джесси и дяди Нейта. Большую часть времени там тихо, как в склепе. Там вы увидите старомодные вышитые подушки и гобелены со стихами и пословицами. Нос вам будет щекотать запах корицы и мускатного ореха, а ваши пальцы пробегут по гладким столешницам и мягким стёганым одеялам.
Я подолгу бывала в Тихой Зоне. Моим братьям и сёстрам там не нравилось, но я воспринимала дядюшку Нейта и тётю Джесси, его Красную Птицу, как моих вторых родителей. У них не было детей, хотя когда-то у них была дочь по имени Роза, которая родилась в тот же месяц и год, что и я.
Когда нам с Розой было по четыре годика, я подхватила коклюш, а потом Роза подцепила его от меня. Ей становилось всё хуже и хуже. Когда она умерла, тётя Джесси сделала странную вещь. Она вытащила из своего огромного комода нижний ящик, поставила этот ящик на стол и выложила его изнутри розовым детским одеяльцем. Она положила в него Розу и зажгла на каминной полке дюжину свечей.
Тётя Джесси считала, что первой кроваткой новорождённого ребёнка должен быть выдвижной ящик (правда, вытащенный из комода), а последней кроватью человека перед тем, как его положат в гроб, тоже должен быть выдвижной ящик. Если положить умершего в ящик комода, то он заново родится невинным младенцем. У тёти Джесси были своеобразные убеждения.
Помню, я так и норовила прошмыгнуть на их половину, чтобы взглянуть на Розу, ожидая, когда она моргнёт сонными глазками и сядет. Мне говорили: «Не прикасайся к ней!», но я один раз прикоснулась. Я погладила по её руке и страшно испугалась. Это была не её рука. Это была рука куклы, жёсткая, не тёплая и не холодная. Я со страхом посмотрела на собственную руку – вдруг она превратится в руку куклы, как у Розы.
В течение двух дней люди входили и выходили из той комнаты, оплакивая Розу, лежавшую в ящике комода. Своим скудным четырёхлетним умишком я понимала: Роза оказалась в этом ящике по моей вине, и я всё ждала, когда кто-нибудь накажет меня за это. Вместо этого люди спрашивали меня, хорошо ли я себя чувствую, стало ли мне лучше, и говорили, как мне повезло. Повезло? Ну-ну. Я чувствовала себя так, будто это я лежу в том ящике, и кто-нибудь вот-вот достанет из него Розу и вместо неё положит в ящик меня.
Вы, пожалуй, подумаете, что, поскольку Роза заразилась коклюшем от меня, а я всё ещё жива, то тётя Джесси и дядя Нейт сердились на меня; но они, похоже, не сердились. Наоборот, они взяли на себя особую заботу обо мне. Я была хилой и болезненной и вечно ловила все микробы, какие только проплывали по дому. Всякий раз, стоило мне захворать, как тётя Джесси, завернув меня в одеяло, уносила на свою половину и нянчилась со мной и ухаживала за мной, пока мне не становилось лучше.
Иногда она путалась, называя меня Розой вместо Зинни, и это вызывало у меня странные чувства. Я задавалась вопросом: что если я и есть Роза, а умерла