В слабо освещенном небесно-голубом будуаре, небрежно разлегшись на диване, с венком из роз на голове, Фанни была похожа на царицу. Вокруг, как тени, осторожно передвигались гости, пытаясь на ощупь отыскать стулья. В этом-то полумраке чувствительную Фанни нашел, должно быть, тоже на ощупь, Дорат. И был предпочтен ею, отодвинув Мабли, Бюффона, Колярдо, Делиля, Мерсье, Дюси, Газотта и Ретиф де ля Бретона. В этом предпочтении выразился вкус Фанни.
Она не смогла противостоять Дорату, посылавшему ей свои одинаково «художественные» рисунки и стихи.
«Прими плоды моих досугов, тебе их посвящаю, тебе – утешению моей жизни, доставляющей мне славу и удовольствия. Прочь, я презираю фимиам пошлой и холодной лести: тебе обязан я всеми моими чувствами, твое одобрение – моя слава…»
«Прости нескромные заблуждения свободной и фантастической музы, не могущей выдержать маски и всегда откровенной в своих портретах».
«Я ценил, быть может, слишком, любовь, меняющуюся ежеминутно. Но с тех пор, как встретился с тобой, я начал новую жизнь, узнав любовь неизменную с течением времени».
Право же, трудно думать и писать более пошло.
Нашелся, однако, некто, кто превзошел в этом и Дората. Это был Мишель де Жюбьер, родившийся в 1772 году. Де Жюбьер довел свое восхищение Доратом до того, что принял его имя. Но «Дорат-Жюбьер» показалось ему недостаточным, и он добавил к нему «де Пальмезо», что дало якобинцам повод через несколько лет обвинить его в аристократизме. На это последовало решительное возражение де Жюбьера, сжегшего своих идолов и отрекшегося от своих имен.
Де Жюбьер настолько обожал Дората, что наследовал ему в ухаживаниях за Фанни. Связь де Жюбьера с Фанни де Богарне была открытой и продолжительной.
Когда она в 1813 году умерла 65 лет от роду, де Жюбьер оказался до такой степени нуждающимся, что ему пришлось добывать деньги, торгуя собственными взглядами. Но и в этом он не преуспел. Несчастный скончался в 1820 году раскаявшимся якобинцем и убежденным роялистом.
Де Жюбьер прославлял свою даму галантно, но бездарно. Дорат мог ревновать своего преемника, но не стихи были бы причиной этого чувства.
Лебрен, утверждавший, что Фанни не писала стихов, ошибался. Он их просто не читал. А если бы прочел, то не позволил бы себе своей эпиграммы. Стихи чувствительной Фанни были настолько плохи, что вполне могли принадлежать ее перу.
В сборнике 1807 года встречаются курьезные образцы этих стихов, как, например, ода «К Бонапарту в тот момент, когда французский народ решает вопрос: быть ли Наполеону пожизненным консулом?».
Она начинается заявлением:
«Мой пол будет всегда обожать героев. Бывало, он их одухотворял.
Увы! То прошлое слишком прекрасно, тогда быть женщиной – значило царствовать!»
Далее:
«За что без всякой учтивости лишают нас чести подать наши голоса за того, кто был творцом Коммуны, создателем мудрых законов и кто еще молодым уподобился