– Как?
– Неужели ничего интересного в жизни нет?
–.
Понимал он, конечно, всю глупость и необоснованность своих претензий, но тянуло куда-то, что-то новое узнать, увидеть. А когда на пенсию пошел, вообще нестерпимо стало.
– Ну чего ты из угла в угол шатаешься? Сядь – посиди, телек включи…
– Да не могу я, там одно и то же – то Турецкий, то Каменская!
– А тебе что нужно?
– Не знаю!..
То ли от беспокойного характера своего, то ли от внутренней неудовлетворенности начал он даже какую-то прозу писать, сам читать любил, вот и потянуло. Сходил на заседание местного литературного объединения, а поскольку привык все «делать хорошо либо никак», а уровень местных литераторов, мягко говоря, «оставлял желать…», то захотелось какой-то более профессиональной оценки своего творчества. Познакомился с преподавательницей из местного педуниверситета. Ей лет тридцать – тридцать пять, не больше. А уже кандидат наук, филолог… Приятная собеседница к тому же, одинокая и симпатичная.
– Вы знаете, ваш сюжет интересен, однако, мне кажется, не прописан до конца. Вот ваш главный герой, он слесарь, а говорит, как старый московский интеллигент. Вот он одинок у вас, но это одиночество какое-то частное… А вы никогда не задумывались, сколько в мире одиноких людей? Вот вы… Вот я… И каждый из них одинок по-своему. Но в то же время, есть что-то общее, что объединяет их одиночества. Это, прежде всего, непонимание окружающих. А ваша героиня…
– Вы, наверное, правы… Только вот, образования-то у меня специального нету, потому и брожу, как впотьмах. Точно котенок слепой…
– А я вам книжки специальные дам, по теории прозы…
Книжки книжками, а жена не то чтобы приревновала, но при случае не преминула поддеть, – Опять к своей училке молоденькой побежал!..
– Побежал, тебе-то что?
– Скатертью дорога… Слушай, а может ты насовсем туда переедешь?
– Будешь пилить – перееду.
– Дурак!..
– Сама…
– Вот и договорились.
Слова словами, а осадок в душе остается. Как-то психанул Человек, взял да и переехал к училке. Сначала все вроде бы наладилось, но сын на него сильно обиделся. За мать. Совсем разговаривать перестал. Да и сам он себя виноватым чувствовал.
– Ты пойми, сынок…
– Не хочу. Сами накосячили, сами и понимайте.
– Не надо сердиться, всяко в жизни бывает.
– Всяко да не у всех.
Словом, запил Человек. Училка терпела, терпела, да только любому терпению конец приходит, собрала вещи – вот Бог, вот порог!
Куда идти? Не к жене же возвращаться… К сыну тоже стыдно. Вот и пошел бомжевать.
Сначала в теплотрассе жил, потом менты забрали: месяц отсидел в приемнике, выпустили. Теперь вот поселился в подвале, здесь вроде не трогают, да и соседи не гонят, понимают…
Не знаю, как Марковна узнала такие подробности о нем, человек-то он неразговорчивый, впрочем,