Я немного думаю. Не так уж много в моём детстве моментов, которыми хочется делиться. Про голод – вспоминать неприятно, про то, как на похороны с крыши смотрела – примет за маньячку.
– Когда мне было лет двенадцать или тринадцать, мы с двумя другими девочками любили зимой, когда рано темнеет, ходить там, где фонарей не было – тогда на окраинах Пшемысля это обычное дело было – и выть под окнами. Хотя скорее, наверное, скулить, звуки получались премерзкие, безо всякого благородства.
– Это чтобы людей пугать?
– Да нет же, просто так. Ты понимаешь, совсем особенное ощущение, когда вот так свободно, из живота, вместе с подругами хором завываешь. Какое-то чувство освобождения.
– А почему тогда под окнами?
– Чтобы к людям поближе. Всё-таки немного было страшно, вдруг на вой волколаки прибегут. Жаль, потом родители их узнали, испугались. Запретили им со мной выть. А одной неинтересно.
– Хочешь, повоем дуэтом. Прямо сейчас.
– Тётя Дина же спит.
– Ну, отойдём в лес повыть. Тем более луна вон какая яркая, не заблудимся.
Я колеблюсь, но то ли природная авантюрность, то ли стакан вина заставляют меня согласиться:
– А пойдём!
Ночь в лесу всегда немного тревожит и настраивает на сказочный лад. Тёмная неровная тропинка, чёрные, с серебристыми верхушками, деревья, ветки, хлещущие по лицу и норовящие выколоть глаза, крапива и какие-то прутья, бьющие по ногам при неловком шаге. Запахи листвы, мяты, древесной трухи и лесных трав. Мы идём, выставив вперёд руки, чуть не спотыкаясь о торчащие корни или камни, и хихикаем, чувствуя себя юными следопытами лет девяти, сбежавшими в ночь на Ивана смотреть мавкин хоровод. Рассказывают дети друг другу такие истории – пляшут, мол, утопленницы кругом там, где спрятаны клады или закопаны убитые бессердечными матерями младенцы. Сами мавки красивые, весёлые, а узнать их можно так: волосы у них длинные, выбеленные водой, и светятся, как луна, кожа холодная и мокрая, ноги босые, а если на спине поднять рубашку, то можно увидеть все внутренности, потому что кожа и мясо со спины раками поедены. Как на берег пойдут гулять, так всё бегают, да хохочут, а в ночь на Ивана начинают хороводить – если над кладом, то с весёлыми песнями, если над младенцем, то с тоскливыми. Как видят мужика или парня, сразу просят у него расчёску, а если не даст – защекочут насмерть, от смеха или живот лопнет, или щёки. А встретят девушку – станут её кружить-уплясывать, или в воду затащат в танце, или насмерть закружат. Только детей они не трогают, разве что в ночь на Ивана и в полнолуния – тогда и ребёнка могут защекотать или в воду утянуть. У нас в лагере рассказывали ещё историю о лицеистке, которая ходила в поход и отошла ночью по малой нужде, а на обратном пути наткнулась на мавку. Та с ней взялась плясать, да не перетанцевала – так всю ночь девушка с утопленницей и прокружились. Наутро лицеистку нашли – на рассвете, когда мавка сбежала, девчонка от усталости