(безоблачней он, голубей Веданты),
привязаны к обидным мелочам,
их тени – персонажи Данте.
«Милая, мне ясно…»
Милая, мне ясно,
как летает стриж,
как смеётся ястреб
и робеет мышь.
Как березы плачут,
всю рассыпав медь.
Принялось на даче
лето бронзоветь.
Ждет туман в осоке,
поздно расцвело
и птенцы сороки
встали на крыло.
Сосны гладит ветер,
бьет в тугую жесть.
Хорошо, что дети
и лисички есть.
Знаю я, где косят
зайцы трын-траву.
Ты приедешь в восемь
посмотреть луну.
Вся рыба у Давида
Как въедешь в Завидово:
терпуг, форель, лещ, муксун.
Вся рыба у Давида.
Давид – широкоскул.
Будет мост, колокольня.
Солнце, больно глазам.
Глазам, повторяю, больно.
Давид – казах,
чеченец? Не видывал
у палатки его,
но все рыбы – давидовы,
все они у него.
А кто сам он – не колется.
у Давида рыбий ковчег.
Узнаем, остановимся.
Рыбак он? Человек?
«Москва до запахов подмышек…»
Москва до запахов подмышек
знакома, до самих глубин,
которую пресветлый Мышкин
понюхал, но не полюбил.
До трещины на тротуаре
и лип Садового кольца,
где об одной идущей паре
писать мелодию с лица.
До в банке с крышечкой сметаны,
смолистых тополиных стрел,
до Николая-из-титана
и Юры-русский-полетел.
До павильона «Пиво-воды»
и желтого бочонка «Квас».
Гематогена, Польской моды
и здравицы гудящих масс.
До детского (качели) хора,
кривлянья маленьких утят,
До Здесь был Вася, Беломора
(крылатые – не улетят),
До синих елей, мавзолея
(пока там не был – полежит),
БФ и эпоксидки-клея,
до По веревочке бежит
дразнилки (не был там ни разу!),
подземки с красной буквой М,
до фантастических рассказов
в подшивке «Кванта» и ТМ.
Арбатов стали и лепнины,
походов массово в кино
и (грузчиков веселых спины)
фоно и мутного трюмо.
До третьих дедовских обоев,
латунных ручек (память – ртуть),
до бабки (не вернуть обоих).
Прошу – таблички – повернуть.
До лужиц (васильками небо
расколото, шумишь о ком),
до пахнет бородинским хлебом
с натертой в корку чесноком;
Руки под скатертью сжима —
сжимаемой, до – боже мой —
тех вечеров, где звезды мая
и мать, зовущая домой.
«Счастья полдень