Бремя чести. Любовь Бортник

людей, от менее богатых, до богатейших, таких, каким был Д’Амбруазе. Альфонс Руже представлял собой толстопузого мужчину тридцати пяти лет, женившегося дважды на дамах вдвое старше него. Когда вторая его супруга, Жульте де ла Сюмар, скоропостижно скончалась, её дом перешёл в управление вдовцу, который по мимо роскошного особняка оттяпал и присвоил себе и фамилию зажиточной дамы. Никто из тех, кто знал Руже, не был впечатлён таким поступком, но и заострять на нём внимание не стал. «Пускай живёт как хочет», – твердили все, – «это не наше дело. Здесь хорошая выпивка, какой прок нам от его фамилии или её отсутствия». И все смирились, что теперь Альфонс Руже не просто Альфонс Руже, а Альфонс Руже де ла Сюмар, пусть даже родовое поместье Сюмар ему никогда и не принадлежало по праву.

      В огромной зале двухэтажного особняка, облицованного камнем, собралось больше ста голов знати. Все – одеты со вкусом, без излишеств, но через чур броско. Молодой высокий мужчина в бархатном камзоле с атласными манжетами пытался играть на фортепиано, небрежно постукивая пальцами то по чёрным, то по белым клавишам. Как только хохот толпы оказался слишком оглушительным, мужчина встал, поправил камзол и отошёл к большому овальному столу, где стояли фужеры с уморительной выпивкой. Схватив пару бокалов молодой человек встал к мраморной колонне, что венчала углы зала, и, прислонившись левым плечом к холодному камню, выпил сначала один бокал, а следом второй. Он уступил место за фортепиано прекрасной даме лет сорока, которая, пока он пил, играла менуэт, по её словам, собственного сочинения. Господа и дамы образовали круг и стали танцевать, прельстив внимание человека у колонны, которому вскоре это зрелище опротивело, а звуки фортепиано стали бить по вискам, вызывая тяготившую его боль. Его зелёно-карие глаза стали прикрываться ве́ками, голова начала всё больше и больше тяжелеть, а прелестно убранные, вьющиеся крупными локонами волосы кофейно-мускатного цвета растрепались и падали ему на лицо. Тогда юноша встряхнул голову и потянулся, изгибая своё до того худощавое тело, что не редко позвоночник у него изгибался, живот выпячивался вперёд, а голова так зажималась в плечи, что образовывался своеобразный горб на спине. Но он не позволял себе расслаблять тело на таких вечерах, как этот. На светских встречах, балах, он всегда держал величественную осанку, и его костлявость придавала ему необыкновенную стать, утончённость и грацию.

      – Господа! -начал молодой человек, расталкивая толпу танцующих, и прервав своим громовым баритоном игру мадам за инструментом.

      – Разве, не наскучило вам возиться, толпиться, биться друг о друга под эти ужасающие звуки! Послушайте-ка что скажу вам я, Ален Жоффруа Д’Амбруазе!

      Девушки по отпихивали руки кавалеров от своих талий, а кавалеры, нисколько не разочаровавшись, вышли вперёд, подзывая прислугу, чтобы та принесла всем полные бокалы.

      – В век высокой культуры, в век прекрасный и обольстительный своими новшествами, вы занимаетесь делом блудниц и бродяг. Что это за танцы? Кто учил вас этому? Разве я когда-нибудь позволял себе такие отвратительные