И если бы вы один раз столкнулись на улице с Аленом Жоффруа Д’Амбруазе, и даже не подняли бы на него глаз, вам бы показалось, что мимо прошёл хаос, всепоглощающий чёрный клубок всего того, что против естества жизни. Избалованный, самовлюблённый, он был из одного из самых уважаемых и богатых не только в Марселе, но и во всей Франции рода. Хоть он от Бога и был хорош собой внешне, внутренне его поразила самая смертоносная болезнь. Если на вас не было дорого пальто и нескольких килограммов золота, а волосы и кожа, даже при должном уходе, не могли бы сойти за волосы и кожу Бога, вы являлись для него не просто отбросом, а тем самым паразитом, что, по его мнению, своим уродством и бедностью убивает истинную красоту избранных, к которым он относил и себя. Он не ходил по улицам Марселя, что бы не встретить грязного попрошайку, чудовища, чьё уродство ослепило бы его божественные глаза. Но если бы его глаза действительно были бы подобны божьим…Разве можно ослепить того, кто слеп, очернить того, кто полон скверны, пожирающей его изнутри. Он не знал понятий «обычных людей», в его разуме были только идеалы, как он, и мрази, живущие за счёт остатков жизнедеятельности таких, как он.
Но если бы любовь помогала прозреть слепцам, а немым – заговорить, может быть Ален прозрел бы, когда-нибудь.
Арабель Бланкар не была членом высшего общества, или избранной. Она была обычной торговкой, продавала выпечку в лавке месье Бенуа, но своей красотой и чистотой затмила бы любую, даже самую прелестную, француженку.
По воле судьбы они столкнулись, когда Арабель выходила из лавки, что бы отправиться домой отдохнуть, а Ален, пьяный и удручённый, осенним субботним вечером шёл домой по улице, по которой не ходил ни разу, из-за боязни заразиться уродством, от людей, знавших из роскоши только сыр в Рождественский вечер, и бисерные браслеты из лавки мадам Бурне.
Она, Арабель, могла бы принять его таким, каким он был, но жизненная справедливость этого не позволили.
Они столкнулись, и он упал прямо в лужу. Он лежал в грязи, беспомощный и, кажется, ненавидевший всё вокруг.
– Вставайте, месье! Не дело такому человеку как вы лежать здесь, посреди улицы, да ещё и вымокшему, как запаренный изюм.
Девушка протянула свою миндального цвета руку, пытаясь помочь молодому человеку подняться.
– Отойди! Скорее небеса задавят меня, чем я позволю такому отвратительному существу как ты прикоснуться к себе!
После его слов наступила минутная тишина. Арабель понимала, что должна была убежать, как можно быстрее, и оставить это существо наедине со своей чернью, но Ален заговорил снова, но будто сам с собой.
– Почему они так меня ненавидят? Почему даже эта грязная девка не ставит меня ни во что? Она должна целовать мне ноги за то, что я здесь прошёл, а она делает вид, будто она здесь сердобольная, а я – нищеброд, который ждёт её помощи, как манну небесную! Вы все, да и не только вы, меня ненавидите,– со слезами, сжимая зубы, проорал Ален.
– Может потому, что ты гнилой внутри, как яблоко, что не успели сорвать, и оно упало на землю, и лежит в одиночестве осень, зиму. Оно гниёт сначала изнутри, а потом снаружи. Излишество денег и недостаток любви делает тебя таким, наше же убранство – последствие недостатка денег, но мы не лишены любви, и поэтому мы как яблоки, что падают раньше остальных, но их берут первыми.
После этих слов она немного побыла в раздумье, но в один миг схватила Алена за рукав, помогла ему встать и поспешно ушла, обернувшись лишь раз, чтобы убедиться, что её никто не преследует.
Ален, ничего не понимающий, и как ударенный молнией, побрёл в другую сторону, домой.
Глава 2
Худо быть полным недостатков, но еще хуже быть полным ими и не желать сознавать их в себе, потому что это значит прибавлять к ним еще самообман.
Б. Паскаль
Какими тщеславными мы не оказались бы, красота – страшная сила. А красота женщины – исцеляющий напиток, и в то же время смертельное оружие. Главное – правильно употреблять одно, и правильно применять другое.
Арабель возвращалась домой уставшей и обеспокоенной. Ей казалось, что те слова, которые она произнесла тому месье, коим был Ален, приведут её на эшафот.
Ален бродил в тот вечер ещё несколько часов, и с каждым шагом всё больше запутывался в лабиринтах улиц. Оглядевшись по сторонам он понял, что не представляет в какой стороне его дом, ведь он никогда не ходил пешком – к самому порогу его поместья на окраине Марселя его обычно доставляла карета.
В его голове крутились слова той девушки, что без зазрения совести подала ему руку в трудный для него момент.
– А она не промах, не струсила передо мной.
И тут он понял, что поспешил назвать её тогда грязной девкой. Он не видел её лица, не разглядел ни одну черту, кроме руки. Жилистой, но аккуратной, цвета миндаля, которая