– Подожди, Петечка, не убегай, – остановила его Тома и протянула руку, с пальцами, унизанными дешевыми перстнями. – Как у вас по личной линии? Что-то рано торопишься.
– Ничего. Все в порядке, – буркнул Архипенко.
– Нет, нет, кавалер с ленточками. – Тома преградила дорогу Петру. Она почти на полголовы была выше его. – От меня нельзя отделаться трафаретом… – И сразу, не дожидаясь, зашептала: – Тише, чтобы Чумаки не слышали. Советую тебе, скорее решай насчет Катьки. Так или иначе. Курсанты отобьют, без всяких преувеличений…
– Разрешите, Тома. – Петр отстранил ее. – Гадюка вы, Тома.
– Гадюка? – Тома растерялась, может быть, впервые в жизни. – Что? Повтори!
Фланелевка мелькала по косогору.
– Подожди, Петя! Не будешь на сахарный песок задаваться!..
Чертовски не везло в этот четверг старшине Петру Архипенко. На Минной его нетерпеливо поджидал Карпухин. Барказ скользил по темной воде. Быстро приближался крейсер, вырастал на глазах. Стальной остров. Мачты – гигантские деревья. Может быть, только австралийские эвкалипты сравняются с ними. Под их металлическими ветвями жила колония, свыше тысячи молодых парней, тесно связанных узами корабельного братства. Тут все было ясно, только берег приносил им тревоги и невзгоды, реже – радости.
– Женихи из нашего брата непрочные, – заключил котельный машинист Карпухин, внимательно выслушав своего закадычного друга. – Развяжи себя и ей волю дай. Все равно дальше цветочков и падеспаней дело у тебя не шло. Четверги теперь у тебя будут серые, понимаю. Зато спокойные. Поедешь в отпуск – подгадай только, чтобы в Марусины каникулы, – и, уверяю тебя, свой мозговой аккумулятор так подзарядишь, что себя не узнаешь. А Катерина не матросская жена, хотя и из рабочего класса. Отсюда ты ее в колхоз буксиром не затащишь, а самому тебе забиваться сюда и вовсе не резон… На Кубани-то наверняка уже начали жатву?
IV
Да, на Кубани, на обширных, распаханных тракторами степях шла страда. В полуночь молодой любопытный месяц висел над полями. Равнина, ей ни конца ни краю, напоминала заштилевшее ночное море, подернутое алюминиевыми блестками ряби.
Сладко и душно в такую теплую ночь пахнут поля, как бы выстриженные комбайнами; здесь и запах мягкой и пряной соломы, и сухой аромат попавших под ножи чебреца и мяты.
Верещали кузнечики, где-то кричала ночная птица и слышался шум крыльев утиной стаи.
У костра, разведенного возле комбайна, на обочине, в непринужденных позах расположились три человека.
– Утка потянула. С плеса на зерновую подкормку, – веско определил молодой тракторист Григорий Копко, зашивавший «цаганской» иглой