Слушавший нашу беседу Тай Дэй пробормотал что-то похожее на заклинание, подкрепив его жестом, отвращающим дурной глаз.
– Ух ты! – обрадовался Одноглазый. – Хоть чем-то их можно пронять!
– Я схожу послушаю, что скажет их главный. Остаешься за старшего – но только потому, что остальные тут заслуживают доверия еще меньше.
– Спасибо тебе, уважил старика. От таких слов на седьмое небо взлетаешь.
– Смотри не брякнись с седьмого неба до моего возвращения.
48
Головокружение началось в том же переулке, что и раньше – вчера, что ли? Я успел это запомнить, прежде чем надо мной сомкнулась тьма. Однако на сей раз тьма была мягкой, вкрадчивой, она обволакивала, а не обрушивалась на голову кувалдой, как раньше.
Мысли смешались, но память запечатлела несколько мелких эпизодов – как я пребывал вне своего тела, а потом вернулся, стоило кому-то рядом что-то сказать.
В этот раз меня прихватило сильнее. На моем левом бицепсе сомкнулись пальцы Тай Дэя, но его слова были бессмысленными звуками. Свет померк. Колени сделались ватными. А после я не чувствовал ничего.
Там было светлее, чем в самый погожий день. Громадные зеркала улавливали солнечный свет и выплескивали его на высокого и тощего человека в черном. Он стоял на овеваемом ветром парапете, высоко над темной землей.
Донесся пронзительный крик. Издалека, с огромной высоты, к башне несся темный прямоугольник.
Тощий надвинул на лицо вычурную маску. Его дыхание участилось, словно для встречи с гостями этому человеку требовалось больше воздуха.
Новый крик.
– Однажды… – пробормотал тощий.
Потрепанный ковер приземлился неподалеку. Человек в маске оставался неподвижен, настороженно высматривая, нет ли близ ковра хоть намека на Тень. Ветер играл складками его балахона.
Ковер доставил на башню троих. Один был совсем невеличка; закутанный в темное, вонючее, проеденное плесенью тряпье, он непрестанно трясся и тоже носил маску. Гость не сдержал очередного вопля. Это был Ревун, один из самых старых и злобных колдунов в мире. Ковер был изготовлен им собственноручно. Тощий ненавидел Ревуна.
Тощий ненавидел всех. Разве что самого себя всего лишь недолюбливал. Очень ненадолго чудовищным усилием воли он мог подавить свою ненависть. Воля его была сильна – пока ему ничто не угрожало физически.
Тряпичный ком забулькал, заглушая крик.
Возле Ревуна на ковре сидел маленький, тощий, грязный человечек в ветхой набедренной повязке и давно не стиранном тюрбане. Он был напуган. Нарайян Сингх, живой святой культа обманников, был жив лишь благодаря заступничеству Ревуна.
Длиннотень ценил Сингха не дороже воловьей лепешки. Однако душила мог пригодиться – у его культа длинные руки, умеющие убивать.
Впрочем, Сингх тоже не боготворил нового союзника.
За Сингхом восседало дитя, очаровательное маленькое создание, хотя было оно даже грязнее, чем джамадар. Темно-карие глаза были огромны – не глаза, а окна в преисподнюю.