– Ну как же, – запричитал Водяной, – житья никакого не стало. То отравой, да дрянью какой-то травили. Я терпел. Но, когда дело дошло до динамита, терпенье лопнуло. Плюнул на все на свете, собрал вещички – и айда, куда глаза глядели. Долго скитался, врать не буду. И забрел в эти места. Куда и вы, стало быть, тоже. Ну, да ладно. Нашел большой пруд с надписью: «Заповедник. Охота и рыбная ловля строго запрещены!» Вот, думаю, порядочек. Там и обосновался. Живу неделю, другую. И только, стал забываться, как слышу, кто-то подъехал. Думаю, глянуть надо. Мало ли, что. И правильно мой батяня говорил, «в нашем деле расслабляться нельзя». В общем, выплываю на поверхность. Смотрю, подъехал грузовик. Вышли из него трое один высокий, такой, мужчина, представительный. Морда, как у бульдога, живот, что пивная бочка. И одет не по-рыбацкому и не по-охотничьему. Брюки и пиджак, видать, из дорогой материи. На голове шляпа. Ботиночки начищены. Я тогда сразу подумал, что этот гад у них за главного. Не любил работать, все больше в стороне стоял, да на воду поплевывал. Второй, на вид, шустренький, невысокого роста, на берегу суетился. А третий, мужик коренастый. Но разглядывать было некогда. Решил подойти поближе, посмотреть, чагой-то они затевают. Подплываю к самому берегу и в кусты шасть. Гляжу: несут весла. Ну, думаю, беда. Лодку на воду спускают. И, пока, эдак, да так, прикидывал, а они-то уж рядом. И этот, хлюпенький лупоглазынькай, мне в харю наметкой стал тыкать. Терпенью моему пришел конец! Высунулся я из воды, да и кричу, дескать: «Куда суешь-то, гнида, не видишь, что я здесь нахожуся?!» А он, глухая тетеря, даже глазом не повел. Да мало того, как заорет: «Ляксеич, глуши»! Тут меня кто-то колом по пояснице как шибанул, – камешки красные из глаз посыпались. Не помню, что и как, только очнулся уже на берегу. Слышу, сквозь звон в ушах, кто-то кричит: «Утопили! Ляксеич, гляди, утопили! Купался он тут что ли?» Хотел им, было, объяснить, что, дескать, живу я тута. Да куда там? Раскорячили, меня как лягушку. Один встал своей ножищей на живот, а этот, гаденыш маленький, мне все в рот норовил дыхнуть. От самого перегаром прёт, жуть как. Я стиснул зубы, так он, гадина плосконосая, ножом их разжал, да как заорет: «Ляксеич, жми сильнее, сейчас вода польется!» Вода и впрямь полилась, только не изо рта. Боль, адская. А их предводитель, как засуетился. Все по берегу бегал, да кричал: «Запомните, олухи, я с вами не был. И меня к этому случаю не приписывайте!» А здоровяк, который на моем животе стоял, чтоб ему опухнуть до неопределенных размеров, и говорит: «Что же с нами будет?». Тут раздумывать было некогда. Рванулся я изо всех сил, и в воду. Еле ушел. Помню только, как во вслед мне кричали нехорошие слова. Обещали зверски искалечить, и даже убить. За что, Леша, за что?
– Я не знаю, конечно, как вам, – гневно прохрипел бес, – а мне, лично, эту пиявку, этого тритона двуногого, ничуть не жаль. Поделом ему, гаду подводному. Ведь ты, Леша, знаешь, какой он пройдоха! Что, не знаешь? Так вот сейчас расскажу. Это было где-то по весне. Сижу у реки, прохлаждаюсь. После удачного дня. Мы с Васькой обтяпали одно дельце. Вдруг, из-под коряги выныривает