Приговоренные ко тьме. Владимир Стрельцов

Папа Бенедикт Четвертый положил на лоб и запястье Людовика Святой Мир, препоясал Людовика мечом и усадил его на величественный трон. После этого к трону приблизились Андреа Кантиано, новоиспеченный архиепископ Милана, а также Теофилакт, граф Тусколо. Славные представители двух ветвей земной власти совместно несли бронзовый поднос, приковавший к себе взоры всех собравшихся, ибо на нем красовалась восьмигранная корона Карла Великого, усыпанная драгоценными камнями и увенчанная массивным до несоразмерности золотым Святым Распятием. Бенедикт, стараясь каждому своему жесту придавать величавую торжественность, поднял эту корону, несколько мгновений подержал в вытянутых руках, после чего аккуратно опустил ее на светлые кудри Людовика. Римский плебс и духовенство нестройным, но зато гулким хором произнесло клятву верности новому императору и дважды провозгласило:

      – Людовику, благочестивейшему Августу, венчанному Богом, великому, миролюбивому императору римлян, жизнь и победа! Жизнь и победа!

      Слезы счастья блестели в глазах новоиспеченного императора, который до последнего дня отказывался верить, что эта коронация вообще когда-нибудь состоится. Папа Бенедикт испытывал чувство облегчения, свойственного человеку, который после долгих раздумий и терзаний все-таки решился на сложный выбор. Обнаруженные недостатки нового монарха, Бенедикт мысленно пытался возвести в достоинство, успокаивая себя уже давно затверженной мантрой, что, возможно, таким человеком, как Людовик, будет нетрудно управлять. В тоже время, перед глазами Бенедикта неотвязно маячил образ Беренгария, который по своим достоинствам правителя, быть может, ничуть не превосходил Людовика, но зато был куда более благочестивым и ревностным христианином, чем император-бургундец, все последние дни довольно равнодушно взиравший на завораживающие своей святостью христианские реликвии Рима.

      В конце церемонии Людовик зачитал устами глашатаев привилегии, дарованные им Римской Церкви, в которых та не услышала для себя ничего нового и привлекательного, Людовик просто подтвердил все то, что было ранее даровано Церкви его более расточительными предшественниками. Затем было зачитано о дарах главным церквям Рима, после чего Бенедикт окончательно погрузился в уныние. Все эти кубки, золоченые столики, конечно, в хозяйстве церквей будут вещами нелишними, но все же, уровень подарков, вручаемых Людовиком, соответствовал подаркам какого-нибудь мелкотравчатого барона, прибывшего с паломническими целями. И совсем уж недовольно хмыкнул Бенедикт, когда Людовик забыл о давней церемониальной традиции вручить короновавшему его понтифику несколько золотых монет. Нет, ворчание папы было вовсе не продиктовано ущемлением именно его, личных интересов, это стало уже не сдерживаемой реакцией на вопиющую жадность императора. В этот момент Бенедикт поверил слухам, рассказанным очевидцами римского похода Людовика, как накануне приезда в один из попутных замков, слуга, обустраивавший