Будешь видеть снежные сны.
Р. Рождественский
По большому счету, мне не нужно было топить собаку.
В конце концов, я был всего лишь барменом в местной пивоварне. Хотя, «местная» – недостаточно громкое прилагательное, «местная» вам ни о чем не скажет. Пожалуй, мне стоило сказать: «в самой северной в мире пивоварне». Я был всего лишь барменом в местной пивоварне, но моя тесная, по чистой случайности сложившаяся дружба с шахтерами привела к тому, что теперь я тащил тяжеленную арматурную загогулину через весь Баренцбург. Всю дорогу меня сопровождали мои приятели и их насмешливые комментарии. Но больше всех, конечно, радовался Берл – двухметровая швабра с кирпичным, неизменно небритым лицом и привычно насупленными бровями – его легко могло бы сдуть суровыми шпицбергенскими ветрами, но он на удивление крепко всегда держался на ногах. Почему-то сомневаться, что именно Берл смастерил для меня собаку, не приходилось. Как он это сделал, предполагать я не брался, а спрашивать было бы бессмысленно – ни на один прямой вопрос Берл прямо никогда не отвечал. У него всегда находилась пара едких шуток и забавных комментариев, при помощи которых он умело менял тему. Клянусь вам, по пальцам одной руки можно было бы пересчитать, сколько раз Берл прямо и честно отвечал на мой вопрос – если, конечно, речь не шла о выпивке – да и то, не все пальцы пришлось бы использовать. Я даже настоящего имени Берла не знал.
Я был всего лишь барменом в местной пивоварне. И вот теперь я тащил тяжеленную арматурную собаку через весь Баренцбург, сопровождаемый своими приятелями-шахтерами, подбадривавшими меня радостным улюлюканьем. Про традицию «топить собаку» Берл рассказал мне еще в первый месяц моего пребывания в Баренцбурге. Тогда у меня еще толком не было работы – в пивоварне полным ходом шел ремонт, и мне приходилось до блеска натирать стаканы в ресторане местной гостиницы, больше походившем на столовую общепита советского образца, в какую в детстве меня водила бабушка. Так сложилось, что этот ресторанчик все равно был единственным питейным заведением на весь шахтерский поселок, и волей-неволей пропустить стаканчик все собирались именно там. Там же я познакомился с Берлом.
Хотя, познакомился я с ним чуть раньше, а именно, когда комендантша, разведя руками все мои неозвученные возмущения, сказала, что пока придется пожить так. «Так» означало делить пятиместную общажную комнату с шахтерами и спать на подставленной дополнительным койко-местом раскладушке у самой двери. «Пока» растянулось на целых два года.
Одним из первых напутствий, которые мне дал Берл, был совет «хорошо себя вести». Он заявил мне, что теперь я, как ни крути, один из них, хоть и не таскаюсь в шахту, как каторжник, а знай себе, стакашки до блеска натираю. Сказал, что теперь все правила распространяются и на меня тоже. Эта поучительная речь была произнесена под конец второй недели моего пребывания в Баренцбурге. Все обитатели нашей перенаселенной комнаты сгрудились плотным кольцом, а меня, как провинившегося школьника из закрытого интерната для мальчиков времен королевы Виктории, усадили на стул посреди комнаты. Чувствовал я себя соответствующе – как мальчишка в окружении суровых взрослых дядь. Из всей пятерки насупленных шахтеров, в большинстве своем коренастых широкоплечих мужиков среднего возраста, больше всего выбивался Берл. Сухой, как мумия, и высокий, как ожившая шпала, он возвышался надо всеми, несмотря на вечную сутулость, которая делала его похожим на ходячий вопросительный знак. По совершенно необъяснимой мне причине, он был всеобщим негласным лидером. Именно в тот вечер я выслушал лекцию о том, как здесь принято «топить собаку». Скрученную из арматуры железную фигурку собаки нужно протащить через весь поселок до порта и там утопить. Чем лучше ты себя зарекомендовал, тем меньше твоя «собака» и тем легче тебе ее тащить.
Теперь, волоча неподъемную железку к порту (как Берл ее скрутил и откуда в его жилистом скелетоподобном теле взялось столько силы?), я припоминал все свои прегрешения, из-за которых мужики решили сделать мою псину такой тяжелой. Вот, например, Леву я неоднократно выставлял из пивоварни и отправлял домой, за что он так же неоднократно грозился начистить мне «этот пижонский хлебальник», но неизменно забывал о данном обещании, как только трезвел.
У этого широкоплечего амбала с голосом 15-летнего подростка, кажется, совершенно отсутствовал инстинкт самосохранения. Напивался он до беспамятства; пару раз – признаю, моя вина, не доглядел – выпрыгивал раздетым на мороз, чтобы искупаться в снегу. Меня до сих пор удивляет, что он ни разу не загремел в больницу с обморожением. Единственное, что заставляло его страдать после подобных выходок – похмелье и неизменный, как он выражался, «пилёж» его жены. Эта по истине святая женщина работала здесь же, в столовой для шахтеров старшей поварихой. Каждый раз, когда мы с Берлом появлялись на пороге, Левина жена, как и три ее соседки по комнате, тяжело вздыхала и благодарила нас с Берлом, что доперли ее хряка до порога. Меня всегда удивляло, как Берл легко поднимал и тащил упитанного Леву, тогда как я, хотя и был очевидно спортивнее, каждый раз запыхивался так, словно бежал кросс по пересеченной местности, а не тащил пьяного приятеля. «Спасибо» Лева нам никогда за это