– Даже две девушки, – уточнил Зайнулла.
– Намётанный у тебя глаз, Зайнулла. Но что делать будем? – спросил Стёпа, блеснув зрачком.
Вот только тут Иван понял, что всё время, пока обходил глухие углы Парка имени Железнодорожников, он напевал. Не песню – так, на мотив польки-мазурки:
– Жизнь! Это жизнь! Жизнь! Это жизнь!
На душе у него было хорошо, хотя Валечку он так и не пригласил.
– А может быть, поможем? – спросил Иван.
Стёпу упрашивать было не нужно. Но Зайнулла встревожился:
– Нас не слишком много, нет? Всё по-честному?
– Поровну, Зайнулла, поровну. Нас четверо, их четверо, считая тех, кого бьют.
И успокоенный Зайнулла, подскочив к бьющему, уложил того сразу – ударом в висок – в весеннюю пыль.
* * *
– А теперь свисти! – сказал Иван Зайнулле, сидящему на уложенном, которому они скрутили руки, пока остальные убегали. Но едва Зайнулла сделал попытку достать из кармана свисток, как лежавший до того кулем отморозок неожиданно встрепенулся. И Зайнулла скатился вниз по склону вместе со стальным свистком, канувшим искрой в листву. В темноте внизу спуска долго мелькали белая рубашка убегающего отморозка и его босая пятка, потому что, пытаясь удержать преступный элемент, Зайнулла сорвал с него один ботинок.
– Вы что, дружинники? – спросил пострадавший парень, садясь на листья.
– Ну, вроде того, – засмеялся Зайнулла, бросая ботинок и отряхиваясь.
Иван включил фонарик и навёл на потерпевшего. Кровь, которая в темноте казалась чёрной, стала красной. Она пачкала красивым пятном, напоминающим сердце, рубашку на груди потерпевшего, но не похоже было, что он ранен.
– Здорово ты кому-то нос расквасил. Можно на ты? – предположил Иван.
– Конечно, только не поднимайте меня, не надо! Я посижу пока.
Лицо потерпевшего в свете фонаря из синего стало белым.
И стало видно, что это человек не такой простой и не такой уж молодой, как показалось Ивану вначале. Лет под тридцать ему, а может, и за тридцать. Худое длинное лицо с длинным носом. Тонкие морщины густой сетью собрались под глазами, как у человека, который часто щурится. А глаза, хоть и выглядят в свете фонаря лиловыми, как сливы-венгерки, на самом деле серые. Очень непростой человек.
– Как тебя зовут? Девушек провожал? – спросил Зайнулла с радостным видом трубадура, жаждущего воспеть рыцарский подвиг. – И где они?
– Капитонов меня зовут. «Капут» – по латыни «голова», – пояснил потерпевший.
– Давай руку, голова!
На этот раз потерпевший встал, но сразу же бессильно прислонился спиной к тому самому дубу, по которому назывался спуск. К дубу, за корни которого цеплялись, подымаясь по спуску вверх, к дубу, о ствол которого тормозили, спускаясь вниз, чтобы, выпустив его из объятий, вновь с молодецким уханьем и легкомысленным визгом лететь по склону.
– Так где же девушки, Капитонов?
– Убежали девушки. Я крикнул