Многие из гостей уже спали хмельным сном, когда над башнями замка заполыхало пламя. Оно занялось не сразу: сперва откуда-то потянуло дымом, робкие рыжие лепестки заплясали по кровле, и лишь затем разгорелся настоящий пожар.
Покуда подгулявшие вассалы продрали глаза, пока они схватились за мечи – драгоценное время было утеряно. И хвататься-то надобно было скорее за ведра с водою, дабы затушить пламя… И пожар, пожравший все деревянные строения, не остался единственным злодеянием, совершенным кем-то в ту ночь.
В одной из башен нашли тела ближайшего друга Старого лорда – Локвуда, и его жены. А в спальне с мечом в руках лежал на полу сам Старый Лорд, глядя в ночь мертвыми пустыми глазами, и возле его тела корчился в страшных мучениях тот, кто должен был стать господином по желанию своего отца.
Его обнаружил старый, и, как я поняла сразу, очень мудрый слуга. Он никого не пустил на место трагедии, кроме еще двух доверенных слуг. Вместе они взяли на себя огромную ответственность. Их мысль была очевидна: сюзерен убит, а его сын – единственный, кто может заменить убитого. И сколько бы желающих не нашлось на его место, занять престол отца вправе лишь он один.
Не представляю, как им удалось обстряпать это сложнейшее дело, но им удалось. Главная трудность заключалась в том, чтобы никто из вассалов не заподозрил, что их молодой сюзерен – недееспособный калека. А он стал калекой в эту ночь: не чувствовал ни спины, ни ног, с трудом мог шевелить руками, и не был уверен, находится ли на этом свете, или на том.
Убийц не искали, потому что на поиски не было времени. Да и кто из слуг осмелился бы допрашивать благородных господ о причастности к преступлению! Призвать их к ответу мог бы разве что молодой Лорд, но он лежал недвижим под охраной самых верных слуг, и готовился к смерти. Он не хотел умирать, но понимал, что смерть подошла совсем близко. Власти же он жаждал тем сильнее, что она осталась единственным доступным ему проявлением жизни. И ради того, чтобы достичь ее, он мог бы взвалить на себя сколь угодно тяжкую ношу. Он снова переломал бы себе хребет, если бы это заставило вассалов присягнуть ему.
– Они должны. Должны признать меня, – лихорадочно шептал он в заоконную черноту, и если мысль бывает материальна, то это была как раз такая мысль.
В назначенный день он появился перед вассалами на галерее замка, и один бог знает, чего стоило ему на мгновение приподняться с кресла и махнуть рукой собравшимся. Все знали, что он тяжело ранен, и его появление убедило всех, что он не беспомощный калека. А потом… потом произошло нечто, чего никто не смог объяснить. Новый сюзерен оглядел толпу, и внезапно ему показалось, что он заглянул в глаза каждого из этих