Недавно молодой писатель А. решил увековечить наш небольшой, но отчаянно веселый роман в прозе. Вышло весьма натуралистично. Возможно, как-то раз его я недокормила гуляшом и лишилась ремарковского очарования. В тот день, когда у меня дошли руки прочитать произведение, поняла, что жизнь, когда попадает в руки пишущих людей, уже перестает принадлежать нам. Не факт, что наша собственная голова принадлежит нам вполне. А через призму оценки посторонних получается что-то лишь отдаленно похожее на оригинал.
В ту самую весну я была влюблена, мне хотелось легкости и лирики, далее по списку: заламывание рук, вздохи на скамейке, кальвадос при луне. Я казалась себе феей куража, хоть и немного тяжеловатой, с прицепом из не сложившегося муторного и долгого сожительства. Со страниц рассказа писателя А. на меня посмотрела усталая неврастеничка-разведенка, типичный персонаж песен Лолиты Милявской. И остается только смириться, что твою, в общем-то, допустим, вполне приличную, грудь сравнили с коровьим выменем.
В остальном рассказ получился у него задорным и вполне подающим надежды на светлое будущее всех героев. Приходит рассвет и Вербное воскресенье. А. говорил мне как-то, что со всеми дамами сердца сохранил чудесные отношения. Полагаю, что просто еще ни одна из них не отходила его крепенько по лицу его же беллетристикой. Запомни: лучшее, что женщина может сделать с авторским романом или сборником стихов, – как следует приложить им автора. Это, как минимум, стильно.
–
Другой знаковый персонаж любил уходить от меня навсегда. Он тяжело вздыхал, заламывал руки и шел в закат. Как-то раз он собрал с собой все вещи, в том числе и тяжеленные гантели. Мы были юны и наивны: какая там личная машина – денег на такси не было. С этим скарбом он прогулялся минут двадцать до своего дома. С тех пор он уходил навсегда с одним свитером и парой белья. Когда на самом деле ему пришло время уйти навсегда, вещи он забирать не спешил. Они немым укором стояли посреди моей квартиры и напоминали о пяти годах очень непростых потуг строительства семейной жизни. И за дверь выставить жалко, и себя жалко, и всю студенческую юность вместе с собой и иллюзиями тоже жалко было до слез. А как-то он в не очередной раз явился не за вещами и притащил мне в дом целого кота. Тот получил кличку Зло и жил у меня еще неделю, прежде чем покинул квартиру с лыжами и прочим имуществом хозяина. Интересно, кстати, – как там кот?
–
Есенинский период в моей жизни был затяжным. Друзья знали мою страсть к барным стаканам, и даже после того, как я решила, что их воровство портит мою карму, продолжали нести в дом граненые изделия разного размера. А мужчины знали про мою слабость к Сергею Есенину: в самые нескромные моменты я могла декламировать его с табуретки. Есенина в доме накопилось немало: один портрет мне купили у пропойцы на Урицкого, бюст привезли из Москвы, а уж сборникам и биографиям в шкафу