Сомнение и свобода. Тимофей Артурович Шерудило

кто видит, что связей между вещами слишком много для того, чтобы пытаться охватить их разумом, да они и слишком сложны, и «дважды два», по выражению тургеневского героя, в жизни часто равно «стеариновой свечке». В мироздании вообще никогда одно не следует из другого, но всё присутствует одновременно, оправданно и взаимосвязанно, но связи эти не имеют характера простых причины и следствия… Внутренно непротиворечивые суждения могут быть только отрывочными. Шестов говорил, что уже логические связки меняют смысл написанного; я скажу более: соединение нескольких достоверных суждений дает в итоге одно сомнительное, и всё из-за нежелательных и принудительных логических связей, заставляющих предметы мысли вступать в несвойственные им отношения. Я знаю, что так, как я пишу, писать нельзя, но всякий другой способ был бы, на мой взгляд, отступлением от истины.

      ***

      Что значит жить одним разумом? Говорить без собеседника в пустой гулкой комнате и с удивлением слышать эхо. Разум – только привратник у дверей душевного дома, или, скорее, перевозчик у моря души. Движутся воды, идут волны, поднимается и понижается уровень, и тут перевозчик на своей лодочке с веслом… Когда воды душевной жизни уходят, спадают, разуму нечего делать, разве только бить веслом по песку. Разум – переводчик с неизвестного языка, бесполезный во время молчания; разум и воздушный шар, никуда не годный без наполняющего его газа… Я не раз пытался понять, на что похожа внутренняя жизнь людей плоско-рассудочных, вроде Станислава Лема или Милюкова – на то состояние черноты и безблагодатности, которое я знаю по временам глубочайшей тоски? Но если так, то откуда их сухость, надмение и неиссякаемая уверенность в себе? Естественно было бы ожидать от них совсем другого – трагического и глубокого мироощущения, но им свойственно как раз обратное: неуместная легкость, заготовленные на все случаи жизни отвлеченные идеи, сухие, легкие и холодные, как падающая в начале зимы снежная крупка…

      ***

      Любопытно то, что esprit-fort – всегда, говоря по-человечески, дурак, с умом поверхностным и сухим. Ницше только рядился в вольтерьянца, но ему недоставало сухости и поверхности мыслей, необходимых для того, чтобы бесчеловечно судить о человеческом, к чему сводится всякое вольтерьянство. В сущности, победа этого образа мыслей – очень странная; торжество самых посредственных и неглубоких умов над умами пытливыми и углубленными. Лишнее доказательство того, что победа не имеет прямой связи с внутренними достоинствами победителя и, таким образом, не имеет непосредственной нравственной ценности. Первое условие вольнодумства есть как раз недумание, воздержание от мысли об определенных предметах. Вольнодумца старинного или новейшего образца узнаёшь по безосновательным и пустым суждениям о человеке и человеческом, а еще по неприязни к истории, в которой он видит в основном «мрак и невежество». Неприязнь к истории, подмеченная еще Достоевским – тонкая черта, говорящая о непонимании всего органического, что развивается