– Вызови «скорую»!
Он вздохнул.
– Я не хочу умирать… – плакала жена. – Я такая молодая!..
Она была трогательна. Глаза выражали страдание и сиротство. Как и тогда, тринадцать лет назад, в трудные годы, когда она тощей, близорукой, напуганной жизнью девочкой выходила за него замуж, чтоб оградить себя и маму от бед. Ему стало жаль её.
– Ладно, – сказал он, наконец, и будто снял маску: – Это опята!
– Ты врёшь!
– А трудно дышать потому, – продолжал, – что у тебя от страха обморочное состояние.
– Это признаки отравления…
– Да ел я, ел твои грибы! – воскликнул он. – Уже часов шесть прошло. И ничего. Если не веришь, пойдём посмотрим в компе.
Он обхватил жену за талию, по-прежнему тонкую, девичью, с удовольствием повёл её в комнату.
Сели рядышком. Включили компьютер, открыли нужный файл.
– Вот видишь: бледные поганки. Они все белые. А вот опята. Именно тот вид, который ты принесла. Успокоилась?..
Она потихоньку приходила в себя.
– Как страшно умирать, – призналась она.
– Конечно.
– А может, Бог хотел меня наказать? За что-нибудь старое. Ведь я хотела от тебя уйти из-за того, что у тебя нет денег.
– Конечно, мог, – согласился он. – Хотя бы сейчас. Но увидел, что ты каешься, и отвёл беду. Пусть и обманом.
– Как обманом?
– Я грибы-то не ел. – Он хотел улыбнуться…
Но тут она жёстко ущипнула его – схватила тонкими пальцами за мякоть у предплечья: врёшь! И держала молча, сдавливала сильнее, чтобы причинить боль. Глаза не отрывала от монитора. А там на кривых ножках застыли в смертельной пляске бледные поганки. Все они были совершенно отличны от тех, серо-коричневых, что она сегодня принесла. Лицо её приобретало привычное выражение – самодостаточной и надменной молодой особы.
И в который раз, как бывало после очередного розыгрыша, он жалел о происходящей метаморфозе и пытался удержать в памяти хотя бы на минутку уходящий образ доверчивой и потерянной девочки.
Сентябрь, 2010
Мальчишеское
В классе четвёртом ездил я на рыбалку. Далеко, через весь город в Ново-Татарскую слободу – на пески, что намывали с Волги. Несмотря на малый возраст, те места я знал хорошо: когда-то там жила моя бабушка по матери. Сейчас там к Волге не пройти. А тогда было много ходов – через лодочную станцию, что напротив зирата[1], через сушопилки, или мимо колонки у дамбы, куда от Бухарской мечети заворачивал трамвай.
Летом в тех местах особенно знойно. Душно пахнет сухой овчиной, взлетают из сушилки облака опилок, пышут жаром кузни «Точмаша», тарахтят трёхколёсные тележки, из окон столовой валит на тротуар борщевой жар. Адово место!
А тут, у дамбы, – чудо-колонка! Напьёшься, намочишь голову. Глядишь на кавказские горы песка.
С удочкой шагаешь по трубе земснаряда далеко-далеко вглубь залива. Садишься над бездной, под задницей чувственно шелестит по железу бегущий песок, постукивают голыши…
Ничего я в тот день не поймал.
Еду домой в полупустом