Идея заступничества грешника неким женским божеством звучит также аллюзивно в романе Булгакова и в комическом эпизоде в театре Варьете, где возникает некая пародия на библейскую сцену. Так в сцене отрывания головы Бенгальскому снова раздается милосердный голос сверху: «Ради бога, не мучьте его!» – вдруг, покрывая гам, прозвучал из ложи женский голос, и маг повернул в сторону этого голоса лицо. – Так что же, граждане, простить его, что ли? – спросил Фагот, обращаясь к залу. – Простить! Простить! – раздались вначале отдельные и преимущественно женские голоса, а затем они слились в один хор с мужскими» (гл. 12). В этой сцене Булгакова бесы глумливо разыгрывают комедию на сюжет библейского «прощения», как прелюдию к основному своему спектаклю, который они приготовили для Москвичей в Вальпургиеву ночь.
Вражда беса и Человека как Сына божиего отразилась и на судьбе девы Марии – матери Сына Человеческого. Эта тема – тема ее заступничества лейтмотивом звучит на протяжении всего романа Булгакова, становясь апофеозом в финале, где идет речь о спасении «бедного рыцаря» и бедного «всадника Пилата», продолжая таким финалом пушкинскую традицию стихотворения «Жил на свете рыцарь бедный» (1829) о бедном рыцаре, спасенном Богоматерью от притязаний беса.
Дьявол глумится над легкомыслием москвичей у Булгакова (читай: легковерием), но вынужден однако лукаво признать их отчасти милосердными: «…люди как люди… <…> …ну, что ж… и милосердие иногда стучится в их сердца… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних…» (гл. 12).
Часть 3. Маргарита спускается в Преисподнюю
***
Сойду в таинственную сень…
Сошли мы вниз… И я узрел…
…пойдём дорогой тою
К загробной тишине, к безмолвному покою;
Но дальше – ни на шаг…
Идёшь ты, милый мой?
О, если бы и я могла идти с тобой!
«…опустилась с неба бездна…»
Компаративная реставрация «мифа о путешествии»
Пушкин А. С. и Булгаков М. А. («Мастер и Маргарита»)
В Части I книги «Духовные путешествия героев Пушкина» нам удалось восстановить относительно полную структуру мирового мифа о путешествии (мономифа), включённую в разные художественные контексты творчества Пушкина (семь ключевых произведений, которых уже было достаточно, чтобы показать всю целостность пушкинского художественного мифомоделирования). Это была попытка прочтения его произведений как макротекста, что позволило обнаружить то общее, что есть между отдельно взятыми для анализа произведениями, которые только на первый взгляд не несут