Булгаков усваивает также и всю мистическую фабулу «Пророка». Развивая действие своего эпизода в «Мастере и Маргарите», он явно опирается на нее: булгаковские герои редактор Берлиоз и незначительный московский поэт Иван Бездомный – «влачась» по «мрачной пустыне» советской столицы, «жаждою томимы», приближаются к своему «перепутью», где им уготована знаковая встреча…, но не с «шестикрылым серафимом», а с неузнанным повелителем мира теней – Воландом (в одном из эпизодов Булгаков даже иронично замечает, почему неузнанным – поскольку один из героев «даже оперы „Фауст“ не слышал»).
Развивая сцену первой главы как сцену явления писателям таинственного «гостя» Москвы – неузнанного «незнакомца», Булгаков отсылает нас также к стихотворению Пушкина «Как с древа сорвался предатель-ученик, // Диавол прилетел…» (1836), где отпадение ученика Иуды от учения Христа ввергает его прямо во власть дьявола. Булгаков повторяет и эту пушкинскую коллизию: как только Берлиоз увещевает своего «ученика» Бездомного (читай: ученика «без веры») отредактировать свою поэму о Христе, тут же «в аллее появился» некто. (ср. пушкинское: «Дьявол прилетел…» в «Подражании итальянскому»; 1836). В своей беседе писатели хулят Христа, и логика эпизода Булгакова такова, что героям является антипод Христа – дьявол Воланд: «Если я не ослышался, вы изволили говорить, что Иисуса не было на свете? – спросил иностранец, обращая к Берлиозу свой левый зелёный глаз» (гл. 1).
Булгаков творчески развивает здесь мистический образ дьявола, но сначала у него совсем по Пушкину – вначале героям является сам демон пустыни – один из свиты Воланда – травестийный демон Коровьев-Фагот («встреча с бесами» – это все та же пушкинская тема, которая прослеживается у него и в «Бесах», 1833 и в «Сказке о попе…»; 1836). Булгаков роль шутовских мелких бесов, какими черти предстают у Пушкина в «Сказке о попе…», отдает в своем романе свите Воланда (во французских и английских мистериях или немецких фастнахтшпилях, как в русских народных сказках, мы тоже всегда найдем там таких буффонных чертей).
Что касается Воланда, темного духа и повелителя теней, каким он предстает у Булгакова уже в первой главе московским писателям на Патриарших прудах – во всем своем великолепном блеске Мефистофеля, графа Воланда – с золотым портсигаром и фамильным гербом, то, если заглянуть в его литературную родословную, мы найдем там и мятежного серафима (но только так давно, как говорит Черт у Достоевского о своем литературном прошлом в «Братьях Карамазовых», «так давно, что не грешно и забыть»). То есть, сам Черт здесь лукаво упоминает о тех временах, когда он был еще ангелом. Это можно видеть и на древних фресках, относящихся, например, к VI веку н. э. (церковь Бауит в Египте и мозаика в Сан Апполинаре Нуово в Равенне), где изображение дьявола предстает еще в виде того ангела, который по своему виду принципиально не отличается