Снег был легкий и грязно-маслянистый, который невольно вызывает мысли о кислотном дожде. Лэйси предпочитала грозы. Свинцовое небо, потрескивающий воздух, тревожное, захватывающее дух предощущение скорой катастрофы. Иногда мы приезжали к озеру перед первыми раскатами. Подставляли лица дождю, считали секунды между разрядом молнии и громом: раз-и, два-и, три-и. Пока не становилось ясно, что гроза уже в разгаре и можно дышать вместе с ней, жить в ее ритме, в точности знать, через сколько мгновений после белой вспышки открывать рот и орать в унисон оглушительному рыку грома.
Но тут царила Лэйси. Я предпочитала тишину. Гроза словно разделяла нас, вставала между нами третьим лишним, и мне было далеко до ее свирепой притягательности. Мне нравилось, когда мы только вдвоем.
Лэйси смотрела на водную гладь. В темноте озеро становилось другим. Бездонным. Я представила себе поблескивающие в глубине глаза и зубы – острые, голодные, алчные. Притаившихся чудищ. Я представила песню сирены, призыв в ночи, мы с Лэйси отвечаем на него, входим в ледяные волны, погружаемся в черноту. Исчезаем.
Она подобрала камешек и швырнула в воду:
– Вот отстой.
Похоже, еще одна проверка. Надо найти слова, которые вытащат ее из самоуглубленного состояния. Но то была ее магическая способность, не моя, – выуживать из темного ила чудовище и отсекать ему голову. Лэйси – драконобореп; я – ее копьеносец. Лэйси нуждалась в собственной Лэйси, но у нее была только я.
– Отстой, – повторила я, словно соглашаясь, ибо готова была согласиться с любыми ее словами.
Я хотела сказать, что отношения ее матери с отчимом не имеют значения, и я понимаю, что оба они чужие Лэйси, а Лэйси чужая им, она появилась на свет уже взрослой, богоподобной, расцвела посреди поля или оттаяла из глыбы льда на солнце. Я хотела сказать, что другие для нас не важны, они существуют только ради удовольствия не замечать их – плоды фантазии, которые ходят, разговаривают, изображают наличие внутреннего мира, но пусты изнутри. Бездумные оболочки. Совершенно не похожие на нас. Лэйси сама мне так объясняла, когда читала вслух Декарта. Ты можешь познать только себя самого, говорила она. Единственная реальность, гарантированная и подтвержденная, – это ты и я. Я хотела напомнить, чему она меня учила: что мы можем уехать вместе, что жизнь жестока в той мере, в какой мы сами ей позволяем, что мы живем в Батл-Крике по собственной воле, но вольны и покинуть его.
Я хотела сказать ей, что ничто из увиденного меня не напугало, что ничего не изменилось, но она уже достаточно хорошо изучила меня, чтобы уловить фальшь в моем голосе.
Я хотела – бо́льшая часть меня хотела – спасти ее.
Но в глубине души таился холодный расчет, постыдное облегчение, что у Лэйси никого нет, ибо я до ужаса в ней нуждалась; и если ее жизнь разрушена, если за пределами нашего тесного кружка царят лишь мрак и мерзость, для меня открываются немыслимые перспективы. Что Лэйси тоже нуждается в ком-нибудь. И